Нина Станишевская - Письма без адреса (сборник)

И вот мужчина, который заполнял для себя меру, вдруг обнаружил, что между стволом и корой засунута записка, в которой какой-то заключенный просил сообщить родным в Грузию, что он жив. Сразу же продажу дров прекратили, вызвали милицию. Надо полагать, что добрая весть до родных не дошла.

Репрессии возобновились и после войны, но не с такой силой.

1948 год. Я ученица десятого класса. Поехала попрощаться с родственницей Еленой Семеновной. Она отбывала в ссылку. Жила Елена Семеновна в большом доме на втором этаже вблизи Политехнического музея. Когда я подошла к двери и позвонила в квартиру, то оглянувшись, заметила молодого человека, который сидел на ступеньках. Я вошла в квартиру. Мы с Еленой Семеновной пили чай, беседовали. Она расспрашивала меня о моей жизни и все никак не отпускала. А когда, попрощавшись, как оказалось, навсегда, я вышла из квартиры, молодой человек, сидевший на лестнице, не скрываясь, последовал за мной. У Политехнического музея я села в трамвай и поехала к себе домой. Молодой человек тоже вскочил в этот же трамвай и стал рядом, но так, чтобы я неожиданно на остановке не могла выскочить. Так мы доехали до Крестьянской заставы. Там я вышла, он последовал за мной и проводил до самых ворот. Позднее моя тетушка Виктория мне говорила, что следующий круг после Елены Семеновны – она и ее муж, а потом мои родители и я – вполне взрослая девятнадцатилетняя девушка. Но к счастью, очередь до нас не дошла.

А Елена Семеновна через несколько дней уехала. Она была довольна тем, что едет не просто в ссылку, а соединится и будет жить вместе со своей племянницей Наталой, Натальей Алексеевной Рыковой.

К тому времени Натала провела в лагерях и ссылке уже около десяти лет в Казахстане и самоэтапировалась в Воркуту, где отбывал свой срок ее муж Вальтер Густавович Перле. Нравы мягчели, и Натале разрешили по прошествии десяти лет соединиться со своим мужем. Счастью ее не было границ, если можно было это назвать счастьем. Ведь достаточно молодая женщина ехала к мужу, имея изъян – у нее не было одной груди. Рак – такой диагноз вынесли три врача, отбывающие срок в том же лагере, что и Натала. Консилиум собрался в маленькой комнатушке сзади лагерной аптеки. Оперировали там же. Результат отличный.

Натала с мужем купили небольшой домик на берегу речушки. Обзавелись огородом, где филолог Натала успешно выращивала все, начиная с картошки. А когда мимо проходил конвой, то Натала не скупясь, снабжала овощами и конвоируемых. Так вот в этот обустроенный мир к родным людям отправилась пожилая женщина, библиотекарь Елена Семеновна, родная сестра жены А.И. Рыкова.

В 1953 году К.Е. Ворошилов отправил к ним самолет, чтобы летчик сообщил им, что скоро они будут свободны и смогут вернуться в Москву. Но это произошло через два года. А когда они вернулись, то вскоре умерла Елена Семеновна, а за ней и Вальтер Густавович, больной туберкулезом и отбывший в тюрьмах, лагерях и ссылке 19 лет. А Натала, несмотря на 17 лет тюрем, ссылок и лагерей прожила долгую жизнь. Я бывала у нее, но не часто. Она рассказывала мне различные эпизоды из ее ссыльной жизни. Я советовала ей писать об этом, но она отмахивалась и говорила, что таких, как она, было много, так зачем и писать тогда. В свои 86 лет, живя на Ордынке, она однажды отправилась в соседнюю школу записываться в 1-й класс.

В моей квартире висит небольшая акварель, сделанная рукой самого Вальтера Густавовича – на обрывистом берегу маленький домик, их домик. Этой акварелью я очень дорожу.

Поскольку отец, работая в НИХИ, отказался стать военным, ему пришлось поменять не только работу, но и место жительства. Семье было предложено ехать жить в город Казань, где к тому времени было много пустующих квартир – репрессии туда пришли раньше и были жестче. Но и в этот раз отец отказался переселяться в Казань, и мама через обменное бюро нашла семью, которая уехала туда вместо нас. Родители отдали им деньги, которые были нам выданы на приобретение жилья в Казани. Эта семья уехала туда, а мы переселились в их комнату, которая находилась в Ново – Спасском монастыре. Это была трапезная для братии. К ней примыкала небольшая сводчатая кухня. Можно сказать, что у нас была теперь отдельная квартира – большая редкость по тем временам.

Охрамчук – такова была фамилия семейства, жившего до нас в этой комнате. Во главе стояла мать, которая всеми командовала, старшая дочь слыла в округе «частной давалкой», двое взрослых сыновей держали всю округу в страхе. Младшая девочка была моей ровесницей. В семье был еще тихий безответный отец.

Когда мы поселились в их комнате, то к нам первое время приходили люди со всей округи со словами благодарности за то, что мы избавили их от этого семейства.

Переезд в Новоспасский монастырь совпал с моим поступлением в школу и с рождением сестры Марины. Отец, мать и мы, две девочки, разместились в двадцатипятиметровой комнате, а дедушка с бабушкой опять на кухне. Правда, здесь уже можно было поставить две кровати – и для бабушки, и для дедушки, который к тому времени уже был болен туберкулезом легких. Кухня была сырая – влага постоянно блестела на стенах. Но мы быстро освоились на новом месте. Тут я обрела своих первых друзей, которых сохранила на всю жизнь. Здесь я закончила школу, институт, вышла замуж, родила сына. Мы прожили в монастыре 25 лет.

Когда в 1937 году мы приехали в монастырь, тут уже было много народу. Двухэтажные настоятельские покои были полностью заселены: в каждой комнате по семье. Публика однородная – все прибыли из деревень. В семье один – два ребенка. Широкий коридор вдоль комнат одновременно служил и кухней. Даже под лестницей на первом этаже жила молодая симпатичная Дора, приехавшая с Украины. Ее кровать под лестницей отгораживала от внешнего мира обычная ситцевая занавеска. И никто не шумел, когда Дора уже спала. В пристройке над вторым этажом было домоуправление. Домоуправ сам решал все житейские вопросы обитателей монастыря. Когда Доре трамваем отрезало ногу, и она вернулась из больницы на костылях, ей тут же без промедления была выделена комната.

Все мужчины, жившие в настоятельских покоях, работали рядовыми милиционерами. И корпус этот уже назывался не настоятельские покои, а милицейский. Начальник милиции Воробьев жил в корпусе для братии и тоже занимал небольшую комнату на первом этаже. У него была жена и двое мальчишек. Когда он приходил с работы, то мы уже не играли и не шумели под его окном. Он, сняв форму, отдыхал, а мы соблюдали тишину.

Одинокая женщина с дочкой жила в покойницкой радом с Преображенским собором. Это небольшое и красивое архитектурное сооружение имело площадь всего 2 × 2 м. Внутри помещались только кровать с тумбочкой. Три окна смотрели на три стороны света. Для удобства домоуправ распорядился к покойницкой пристроить из досок что-то вроде кухни. И уже можно было вполне жить.