Дмитрий Володихин - Анна Харфагра

Волосы и впрямь были единственным богатством дочери художника. Семья ее была бедна. Но… чего тут стыдиться, когда весь город беден?

Отец очень хотел передать Анне своё ремесло. Он учил ее с детства. Учил упорно, не давая поблажки ни на один день. Дочь прекрасно знала, как создавать краски любого цвета, превосходно различала мельчайшие оттенки, отлично копировала чужие работы и умела орудовать кистью как самый лучший подмастерье… Но с каждым годом отец всё отчетливее понимал: из такого подмастерья мастер не получится. Чего-то не хватало.

По отдельности всё у девушки получалось таким, каким оно и должно быть. Птицы, звери, дома, цветы и даже люди выходили похожими на птиц, зверей, дома, цветы и людей. Но ничуть не радовали глаз. Глянешь на такую птицу, и сразу увидишь: не летает. Зверь ни за что не побежит, цветок сделан из бумаги, а человек улыбается так, будто вот-вот заплачет. Если же собрать их вместе, становилось совсем плохо: куча посторонних друг для друга существ и предметов. Никто не мог долго задержать взгляд на ее картинах. Покупали их очень редко.

Иногда отец говорил Анне: «Сегодня ты работаешь самостоятельно. Нарисуй то, что тебе больше всего хочется нарисовать». А полдня спустя она приходила к нему со словами: «Лучше ты скажи, а то мне почему-то ничего не придумалось».

И отец со вздохом принимался укорять ее: «Шла бы ты в посудомойки! Видит Бог, помру, и сама себя не прокормишь». Впрочем, старый живописец надеялся, что прокормит ее какой-нибудь другой мужчина, ведь такие роскошные волосы просто обязаны приманить жениха.

Женихи время от времени появлялись. Но одни казались девушке слишком глупыми, другие – слишком настырными, третьи – слишком высокомерными. Анна Харфагра принималась насмешничать над очередным женихом, и это выходило у нее гораздо лучше, чем возня с кистью. Иной жених отставал от нее, покраснев от смущения, другой – побелев от гнева и сжав кулаки, третий – совсем растерявшись от полного непонимания: о чем говорит эта девушка? У дочери художника рано прорезался острый и язвительный ум.

Ну, и кто станет терпеть такую жену?

Напротив дома художника, через улицу, на земляном столе раскинулась зеленая скатерть – большой и весьма заманчивый пустырь. За пустырем, сколько помнили горожане, всегда были дебри, а за дебрями – сосны над обрывом. Но если взять чуть в сторону, то там начиналась дорога в гору, а на горе стоял самый красивый дом во всем городе. Его сложили из больших блоков серого камня в незапамятные времена. Дымовую трубу украсили медною крышей с двумя резными фигурками птиц, раскинувших крылья и целовавшихся клювами. К островерхой крыше с четырех углов прилепились квадратные башенки. Дом стоял на мысу, одна его стена выходила к обрыву, и в ней было сделано большое круглое окно. Рядом с окном по темно-серой стене плавали маленькие каменные рыбки, меж ними щедрая рука зодчего раскидала каменные ракушки, а над ними, чуть выше окна, два каменных морских конька ткали медлительный узор менуэта.

Вокруг дома росли огромные липы и древние яблони – такие древние, что яблоки на их ветвях появлялись очень редко. Сад окружала кованая решетка с копейными наконечниками наверху.

Но разве может какая-то там решетка остановить озорную девочку, если ей хочется забраться в чужой сад? Тем более, решетка была стара, как и всё в городе, а потому только сущий ленивец не отыскал бы в ней дырку.

Давным-давно Анна Харфагра облазила сад, побывала на мысу и даже нашла тропинку, бесконечным зигзагом спускавшуюся от дома к морю. Рядом с тем местом, где тропинка втекала в песок, штормовые волны и высокие приливы промыли в горе пещеру. Если во время отлива забраться туда, лечь на спину и закрыть глаза, легко представить себе неведомые страны на дальних берегах, где точно так же звучит мерное сказание прибоя…

У самой пещеры море выгрызло в суше маленькое углубление, выложенное крупной галькой. Повинуясь ритму волн, зеленые кудри водорослей парили между цветными окатышами. Девушке нравилось смотреть на то, как вода играет ими, словно там, у самого берега, на ложе из драгоценных камней разметалась морская дева с изумрудными волосами, почти такими же прекрасными, как у нее самой.

Дочь художника хотела бы побывать в неведомых странах на дальних берегах, но гораздо больше ей хотелось жить в доме на мысу, смотреть на море из круглого окна, каждый день спускаться под гору, играть в гляделки с морской девой и наблюдать за медленным бегом парусников на горизонте. А если у нее когда-нибудь заведутся деньги, она непременно купит лодку, спрячет ее в пещере и станет время от времени плавать на острова. Ведь надо же украсить дом хотя бы одной причудливой раковиной! А там, говорят, от причудливых раковин просто отбою нет.

Когда она станет старой, спускаться по такой крутой тропинке будет очень трудно. Анна отчетливо видела, как она, совсем уже седенькая бабушка, схватившись за поясницу, медленно-медленно бредет вниз, опираясь на палку… Может быть, стоит соорудить лестницу с перилами?

Одна беда: дом, сад и пещера принадлежали девушке только в мечтаниях. А на самом деле ими владел тот единственный волшебник, которого мог позволить себе Старый город.

Еще прапрапрадедом нынешнего бургомистра было с точностью до медной разменной монетки подсчитано: городу в три раза дешевле обойдется содержать волшебника, сведущего в оборонной магии, нежели отремонтировать стены и нанять бравых вояк для их обороны. Волшебнику платили, чтобы он не допускал в город чужих воров и держал на расстоянии разбойничьи шайки. А свои воры тут давно вывелись, поскольку горожан осталось мало и все знали всех.

Когда Анна исполнилось шестнадцать лет, прежний волшебник умер. Вскоре в его доме поселился новый маг.

Как только дочь живописца услышала об этом, она сейчас же решила опять забраться в сад. В конце концов, не ей ли он должен принадлежать? И разве какой-то чародеишка помешает ей бывать там, где она пожелает?

Отыскав дырку в ограде, она проникла в сад, как уже бывало многое множество раз.

Странно, сад как будто вырос за то время, пока она отсутствовала. Откуда здесь взялся вон тот кедр? Определенно, кедра не было. Откуда взялась цветущая вишня? Вишни уж точно быть не могло. А откуда… ох, что он себе позволяет!

Посреди знакомой полянки стоял совершенно незнакомый дуб с огромным дуплом. Из дупла на дочь художника пристально смотрела сова. Мигнула! Сова провожала девушку взглядом, когда та поворачивала то налево, то направо от дуба, и совиный взгляд тянул за собой всю большую совиную голову, поворачивая ее налево и направо.

Настоящая живая сова!

Она никогда не видела настоящей живой совы…Только на картинках. А эта сова – точно настоящая.