Алексей Смирнов - Пассажиры

© Алексей Константинович Смирнов, 2017

ISBN 978-5-4474-1001-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Иногда возникает желание придумать поезд.

Но все поезда уже придуманы. Пелевин, начитавшись Голубой стрелы, придумал Желтую. Уже существует Паровозик из Ромашкова. Есть жуткий поезд Блейн, за которого Кинг достоин безжалостного психоанализа – чего-то там насчет удержания и отпускания. Самый, по-моему, симпатичный поезд – у машиниста Лукаса работы Микаэля Энде (не путать, конечно, с писательницей Лукасом Ольгой, у нее нет поезда, но и она разъезжает туда-сюда, от Петербурга до Москвы и обратно).

Есть достоевский поезд, разводящий своих мрачных пассажиров по угрюмым романам. Есть толстовский, со следами Анны Карениной на осях-колесях. Даже была сомнительная скороговорка «поезда-поезда».

У Масодова есть атомный бронепоезд. У Сорокина – ломтевоз. У Корецкого – поезд с баллистической ракетой.

Поезд всемогущ, и советская группа «Земляне» обращалась к нему с такой, если я только ничего не путаю и не перевираю, молитвой: «Поезд, пока не поздно – надо любовь спасти».

Стоит на запасном пути, как нас уверяли на кафедре микробиологии, и наш бактериологический бронепоезд. А у Александра Покровского вообще не счесть поездов – правда, они временно превратились в подводные лодки.

У Агаты Кристи есть «Восточный экспресс» и «Тайна голубого поезда».

Но хочется чего-то своего. С вагоном-рестораном и проводницами неизвестного назначения и следования. Что-то вроде Красной стрелы, только без почивших в бозе Хрюна и Степана с их подозрительными друзьями-попутчиками.

И красного цвета тоже, пожалуй, не надо. И долгих стоянок при буфетах. И чтобы станционный колокол по ком-нибудь звонил.

Теперь – откланяюсь и отправлюсь на самый обычный, зеленый поезд. Называется Электричка.

Ехал я вчера (тут у меня постоянное вчера-сегодня, пусть вас это не смущает, потому что наполовину дневник) в электричке: лето же началось. Ну, и люди начались. Что о нем скажешь, сидевшем напротив? Будто и ничего. Загадка, которых шесть миллиардов. Лет пятидесяти, в трениках, очень обиженный кармой: весь в бородавках; ведь бородавки – следы многократного кармического отягощения. Мне так, во всяком случае, рассказывали мудрые книги. У меня их на руках было полно, но я еще в школе свою карму выправил, и все они сошли от колхозных ядохимикатов, и мне теперь доброжелательно улыбается Будда. Иногда, правда, случится какая-нибудь немыслимая гадость, а Будда все лыбится, и начинаю сомневаться в адекватности его чувства юмора. Ну да Христос с ним, с Буддой.

Так вот: сидел он, весь в бородавочках, с болезнью даже, я бы сказал, Реклингаузена, при которой образуются многочисленные жировики, с собачьими глазами и телефоном в кармане. Телефон зазвонил, и он торопливо заговорил: да, я в Ручьях, буду дома через сорок четыре минуты, везу свежие грибы. Помолчал, выдержал удивленную паузу и пояснил: Строчки. Видно было, что он на что-то надеется, что очень рад строчкам. Благодаря этому грибному сбору ему зачтут один грех, и какая-нибудь бородавка отвалится, отсохнет. Отлепится, сидит. И вроде, успокоился. И вдруг раскрыл пакет с этими ведьминскими строчками, понюхал оттуда и расстроился снова. Так расстроился один мой кот, когда лизал-лизал у себя под хвостом, а потом вдруг перестал, задумался и понюхал, и ему морду перекосило. Поэтому со своими строчками в пакете он, пассажир, ехал уже вконец опечаленный, безнадежный. Думал заслужить ими нечто, но выходило, что нет, не заслужил… Тоска в его глазах сгущалась с каждым километровым столбом, но только версты полосаты попадалися одне. Он начал нервничать, озираться, о чем-то бормотать. Ушел и унес свою ношу в тамбур, ему стало невыносимо сидеть.

Впервые ощутил в электричке желание подать убогому гармонисту. Потому что он разбудил соседа напротив, который храпел так, что хотелось добавить ему насморка для полного перекрывания кислорода. Не подал: тот снова вырубился от веселой песни и сам подключился к основному инструменту своим, вспомогательным. «Детство, детство, ты куда ушло», – пел гармонист. А его аккомпаниатор уже давно сопел, как я догадался, о том же – с момента посадки и до самой высадки. Между прочим, на пальце у него было кольцо всевластья с рунами для транспортных срунов и храпунов.

Затеяв сериал о пассажирах, я по оплошности забыл назвать кое-кого из тех, кого сам же и прихватил себе в попутчики. В частности, ехал со мною толстенный Фома по фамилии Аквинат, которого на богословских хлебах раскидало так, что он еще не полностью выгрузился из типографской пекарни, а уже претендовал на два места, имея в себе два тома, побольше и поменьше; на меньшего я приобрел собачий билет, но контролер был настроен против, хотя больший все налегал на какие-то индульгенции. Толстый Фома достал меня требованием обсуждать только те вещи, причины которых самоочевидны; мне же они самоочевидными не казались, и я заслушался историей другого своего спутника, Стивена Кинга, чей рассказ о Волках города Кальи тоже не был самоочевидным, но зато довольно захватывающим. Да и места этот Кинг занимал поменьше Фомы, и вообще он угодил под колеса пять лет назад – меня по специфике прошлой – врачебной – профессии просто притягивают инвалиды, так уж написано на роду. А если какой монашествующий хомяк и угодил под телегу, то это уже совсем другой механизм травмы.

Вчера в электричке расплачивался за праздное любопытство. В вагоне ехал старичок, как две капли воды похожий на писателя Даниила Гранина. Я Гранина однажды видел и отношусь к нему доброжелательно.

Я заинтересовался старичком и даже сел напротив, чтобы его изучать. Проклятый дед обрадовался и сразу вступил в разговор. Я спросил у него в лоб, не Гранин ли он («Кто такой?» – удивился старичок). Оказалось, что это железнодорожник.

«Железная дорога», – бросил он проходившим мимо контролерам. Со строгим достоинством. Но потом его поволокло на литературу, он стал рассуждать о недавно почившем в бозе Быкове (Василе), Солженицыне, Николае Островском. И я задумался: может быть, это все-таки Гранин? Может быть, он просто очень скромный? Ведь поразительно был похож, феноменально. Одно смущает: зачем он назвался перед контролерами железной дорогой? Неужели сжульничал? Досадно такое крохоборство в известном писателе. Пожилой человек, между прочим, а я с ребенком был.

Речь, вообще говоря, пойдет не о пассажирке, а о ее мешке.