Игорь Сотников - Философский детектив

– А мне кажется, что 10000 подряд ударов судьбы, голова Молона не выдержит. – Высказанное, с очень серьезным видом Астифила, обращенное в сторону Молона замечание, заставила всех присутствующих на заседании коллегии архонтов, отбросив все свои дела, воззриться на Молоха и оценив его хлипкую физичность, дружным смехом вынести ему свой вердикт. Надо заметить, это было очень редким явлением в стенах этой высокопарной коллеги, где каждый из девяти членов составляющих эту коллегию, представлял свою лоббистскую группу, состоящую из желающих провести нужное решение в свою пользу. Из-за чего, наверное, и имели место, свои внутри коллегиальные разборки, где время от времени образовывались свои ситуативные альянсы одних против других. Так что можно было ответственно заявить, что единство мнения им только снилось.

– Вот чёрт. Коллегия. – Вновь воскликнул Демосфен, очнувшись от своих воспоминаний, которые напомнили ему о своих обязанностях. И он теперь уже прыскал не от смеха, а от стука молотков по его вискам, с помощью которых его сердце сообщало ему о своём треволнении, вызванным боязливыми предчувствиями, которые очень редко его подводят в эти полные разборов после праздничные дни. Теперь же Демосфен, схватился руками за свои виски, для того чтобы унять эту новую боль, которая перебивала все бывшие до этого приступы напоминаний о том веселье, за которое прямо сейчас, ему и приходиться расплачиваться по полной.

Правда, на этот раз, не смотря на близкую височную подсказку, Демосфен всё же не мог точно определить, отчего всё-таки у него больше болела голова, то ли вследствие проявленного им усердия, в плане всех его вчерашних злоупотреблений, то ли от всех этих сегодняшних предчувственных ожиданий. Которые, надо заметить, практически никогда не подводили, и чем веселее проходил праздник, тем больше последствий он приносил, и с которыми почему-то, незамедлительно требовалось разобраться. При этом, совершенно почему-то не учитывалось то, что архонты тоже люди, которым ничего человеческое не чуждо, и которым с утра, не то что нужно, а просто необходимо для нормальной работы мозга, как следует выспаться. Хотя, судя по тому, что в гости к Демосфену никто пока не торопится зайти, можно сделать предварительный вывод о том, что возможно на этот раз всё обошлось.

Демосфен, прислушавшись к окружающему и ничего не услышав, ободрённый этой мыслью, уже было хотел вновь прилечь или сходить попить воды, ну а ещё лучше заорать на тех, за кем закреплена эта обязанность поднести ему воды с похмелья, как шум в подворье, сначала лёгким дуновением встревоженной мысли приподнял волосы на его голове, ну а потом по мере возрастания, из-за своего приближения сюда к нему, заставил учащенно забиться сердце архонта, который решил для себя, что он слишком рано обрадовался. Что, в общем-то, было очень верно.

И действительно, ничего не обошлось, как желал того архонт, а просто секретарь, несущий на себе и в себе все эти административные обязанности всё обо всем знать и давать об этом знать, имевшим право на это первоочередное знание, сам можно сказать, вчера не обошёл стороной это празднество. Где одна красотка, воздействовав на секретаря своим очаровательным, завлекающим в дебри безнравственного без сознания взглядом и видом, в общем, таким целеустремленным способом, возымев над ним своё право, увлекла за собой в одно место, о котором сам секретарь, в виду беззаботного своего поведения там, старался не то что распространяться, а в некотором роде, забыть даже то, что в частичках его памяти всплыло вместе с перьями. Которые он теперь был вынужден вытаскивать из своих взлохмаченных волос и что всё вместе, только к самому утру, и позволило ему привести себя в надлежащий деловой вид, с коим он несколько запоздало, и приступил к исполнению своих обязанностей.

– Демосфен, это я. – Несколько упадническим голосом, заявил с порога, появившийся секретарь коллегии, чьё появление, по мере приближения его шагов, казалось уже неотвратимым, но всё же Демосфен до самого последнего шага верил в чудо, которое, как и следовало ожидать, не случилось. А тут ещё, это странное объявления себя секретарем, что, мол, это я, как будто архонт этого сам не видел, да плюс ко всему, такой мёртвый голос секретаря, что даже заставил сердце архонта сжаться. Отчего Демосфену даже стало до тошных позывов тошно, глядя на эту ненавистную рожу секретаря, который между тем, в своей типичной внешности, ничем особо противным не выделялся.

При этом почему-то, каждому из архонтов коллегии, он был нестерпимо противен, особенно, если стоило ему улыбнуться при встрече у порога в зал заседаний. Наверное, просто с его физиономией у всех у них ассоциировалась эта их тяжкая служба, протирать своими хитонами ступеньки зала заседаний. Ведь только стоило, по их, опять же единогласному мнению, заменить эту противную рожу секретаря на более привлекательную, то не пройдет и недели, как и эта рожа уже настолько осточертела всем, что хоть и не ходи туда.

Так что архонты, учтя эту логичность установок жизни, где им ничего нельзя поделать со своим неприятием обязанностей, которые несёт служба, а приятием прав, которые даёт отдых, и поэтому они больше перестали мудрить со сменами секретарей и, остановившись на последнем Фабулусе, так и постановили, что его более-менее противная рожа, так и быть, пусть занимается делопроизводством. Но тут вдруг, неожиданно для самого Демосфена, к нему пришло понимание того, что скорей всего, вкладывал в свою приветственную речь этот, однозначно беспринципный секретарь, возомнивший о себе не невесть что, а то, что он, вот сволочь такая, и есть сам Демосфен.

– На ко, выкуси. Демосфен, это я. – Метал молнии, правда, пока что про себя, всё же ещё сомневающийся в точной своей идентификации, всё ещё трясущийся с утра Демосфен. Который находясь в состоянии присутствия в себе паранойи, всё же сумел узреть в словах секретаря определенный подвох, с помощью которого, этот хитрый секретарь попытался оговорив его, оспорить это, от рождения принадлежащее ему… Нет, точно ему архонту и Демосфену принадлежащее имя.

Вот если бы вчера, этот секретарь, назвав себя Демосфеном, решился бы на такой дерзновенный шаг, то всего вероятней, у него был бы определенный шанс отстоять свою позицию перед валяющимся в грязи, вместе с такими же веселыми свиньями Демосфеном. Который к своему удивлению, в эти откровенные для него минуты, хоть и утратил возможность воспринимать человеческую речь, но зато начал понимать язык всяких животных и в особенности свиней, с кем он в тот момент и перехрюкивался.

Но увы, если всякая сволочь замышляет, то время, всё по своим местам и полочкам расставляет, не давая использовать своё время и место, оставляя свою судьбоносность на плечи всякого носителя своих плеч и головы на них. Так что секретарю, который может быть, даже ничего такого не замышлял, как вчера, так и сегодня, тем не менее, всё равно ничего не светит.