Княженика Волокитина - Глаза цвета твоих. Сборник миниатюр

Приходит первым, сидя за пустым столиком, нервничая и нервируя официанта бесконечными просьбами. Издерганному человеку всегда или слишком жарко, или слишком безводно.

Официант приносит ждущему третий стакан воды, в этом заведении воду дают бесплатно, и официант даже не улыбается, протягивая молча стакан.

Вот как надо ждать. А не так, как ты – делая вид, что обновляешь ленту Инстаграма, украдкой проверяя маникюр и бесконечно глядя на часы.

И была я богиней, со змеями, спящими в моих волосах, и было мое тело сияюще красиво. И был ты художником, маявшимся бессонницей на залитом лунным светом чердаке. Ты звал меня – но я не пришла.

И была я палицей в могучих руках каменного исполина. И был ты плахой, блестящей от спекшейся крови невинно казненных. Ты звал меня – но я не пришла.

И была я чернокрылой птицей с фиолетовыми глазами, и был ты фьордом на границе одиноких скал. Ты звал меня – но я не пришла.

И была я в черном плаще, и парус мой был цвета обсидиана, и коса в моих руках была наточена добела. И был ты пиратом, кривым и безногим, на белоснежном песке несуществующей земли ты позвал меня – и я пришла.

Я давно уже не мечтаю.

Я впустила в свою реальность счета за коммунальные платежи, ежегодное повышение цен и белые аспириновые кругляши.

Поздним вечером, когда, лежа в своей постели, закрываю я глаза, та, другая внутри меня просится наружу и показывает мне тревожные мандариновые облака, багровые фрески и солнечных зайчиков с кисточками на ушах.

Я прогоняю ее, укладываю поглубже внутрь себя, там, где ей безопасно, хоть и тесно и так скучно, невыносимо скучно.

Мне жаль ее.

Она любит ковры из травы, розовый чай и лилии. А я пью кофе, который ненавижу, потому что он помогает мне довести до конца еще один день. На праздники мне дарят розы, с необрезанными шипами – моветон, сырье для подарка, не букет.

Вот только вчера, когда я вечером сидела над налоговой декларацией, в мою дверь постучали.

Курьер принес мне лилии. И с ними – записку. «Ваши кудри цвета шоколада».

И я поставила лилии в воду, и выплеснула кофе в раковину, и налила себе розовый чай, думая о том, как это странно – быть той, о которой кто-то думает.

Я предаю красиво. Разве можно иначе? Ты любил, тебя любили – так на что ты ропщешь?

Я была щедра на подарки.

Я дарила тебе веру в себя, дарила зеркало, в котором ты был успешен и крепок.

Я дарила тебе медовую негу на своих египетских простынях.

Говоришь, видел меня с кем-то в городе? Да, разумеется. Он кормил меня ягодами. Ты любишь ягоды?

Это ведь город-призрак, милый, тут можно увидеть своими глазами даже то, чего никогда и нигде не было.

Здесь люди скалятся друг на друга, и называют оскал улыбкой, входят в теплый вечерний туман в лучших костюмах, словно там они смогут смеяться.

Ложатся ночью с другими людьми, словно так они смогут спать.

Я люблю спать. Сны очищают мою совесть. В них я все еще тонконогая девчонка, а ты – белозубый мальчик, у которого еще нет галстука, и кабинета, и стола с зеленым сукном, и секретарши с бюстом пятого размера, которую я, кстати, приказала увести в лес и оставить там привязанной у муравейника, обнаженной и плачущей.

А сейчас уходи. И, так как я щедра, я даю тебе шанс проверить, что за тобой нет слежки. Так и быть, я перестану дышать ночами в твое окно.

Как же удалось тебе так легко сделать из чего-то сухого и жесткого нечто мягкое и и сочное?

Когда я склоняю голову на твое плечо, твое дыхание царапает мне макушку, и мне становится больше не нужно дышать.

Я горю и корчусь в сладкой муке, никогда больше не жесткая, никогда больше не грубая.

Моя ненависть растворяется в твоей улыбке, я вся – Любовь, я вся – Нега.

Дай мне услышать твой пульс, дай мне ощутить твой вкус изнутри, до самого горла.

Я обрела наконец безумие в тебе, и оно превосходно. Как то вино, которое ты подаешь к сырам. Мы отбрасываем одну тень, одну на двоих, потому что меня не существует, когда ты находишься рядом.

Ты – чемпион по смягчению, по жару и вкусу. Если бы ты был поваром, твоим коронным блюдом было бы фондю.

У моего страха плоская чешуйчатая голова, а глаза сводят с ума, как сломанный калейдоскоп.

Невозможно сфокусироваться, невозможно отвести взгляд. Мое отражение в зеркале намного уродливее меня. Оно тусклое и беспомощное.

Ночью, когда я без сна лежу на кровати, прикрыв глаза от беспардонного света уличного фонаря, мое отражение встает в зеркале в полный рост и смотрит на меня.

Я это знаю – и никогда не поворачиваю головы.

Я бесшумно плачу и жду рассвета, чтобы отражение помутнело, подернулось тонкой рябью и растворилось. Обычно это случается за полчаса до рассвета.

Тогда я наконец засыпаю, для того, чтобы проснуться под ненавистную мелодию будильника через пятьдесят минут и прожить еще один день, разбирая бумаги и слушая сплетни у кулера.

Огненная моя, лакричная, разве мало дарил я тебе своих ласк? Я болен, я одержим тобою – возьми мою руку, послушай, как в ней утихает пульс.

Ромовая моя, пшеничная, разве тех цветов, по которым ступала ты туфельками, не хватило тебе, чтобы забыть о том, сколько лет я живу уже на этой планете. Ты смеялась, ты уверяла. Что тебе неважно, что я самый интересный из всех людей. Я смотрел в твои желтые, как сердцевина ромашки, глаза и верил тебе, верил.

Лазурная моя, голубичная, поцелуи твои холодны как родник, и припаду я к нему, и утолю свою страсть обладания прожитой юностью.

А мой бес в ребре упрашивает меня так тоненько, так ласково упрашивает. Я гоню его, но скорость моя уж не та, а он проворен. Вот она, спит в твоей кровати, на которой ты ждал ее всеми твоими ночами, вот нож, и в руку он ложится плотно. Ты просто попробуй, шепчет мне бес, сует мне точеную сталь.

Облачная моя, лесная, я вонзил нож, вонзил в беса, я спас тебя, тихо-тихо, чтобы сберечь твой сон, а проснувшись утром, ты уходи сразу, чтобы глаза твои майские не видели меня, лежащего у изножия постели твоей с ножом, воткнутым в ребра.