Галина Сафонова-Пирус - Блюзы памяти. Рассказы, эссе, миниатюры

– Валерочка, и кто ж тебя так…

Попробовал укрыть метину чубчиком… не получилось, и оказалось: поехал с журналистом радио в командировку, а там «девочки» попались. Ну, выпили, повеселились, потом разбрелись по комнатам… потом Валера выходит от своей, а на нём другая повисла, не смог и ей отказать, так первая не стерпела, – «вот и фингал». Так что, с «девочками» у него было всё в порядке, а вот с журналистикой… Да нет, в наше постперестроечное время он не смог бы журналистом работать, – надо протискиваться меж «собратьями по перу», поскорее хватать, приносить редактору то, что привлечёт рекламу, – а тогда и такие могли. Ведь были-то рупорами партии, а рупоров встречали на предприятиях и в колхозах, как королей, – и сопровождающего давали, который водил киносъёмочную группу по «объектам, заслуживающим внимания прессы», и закусочку после трудового дня устраивали такую, чего дома видеть не приходилось… Но что-то за ассоциациями я устремилась, пожалуй, еще несколько штрихов, и мой «карандашный» набросок Поцелуйкина будет готов, но дойдёт ли дело до масляных красок?

Если Валера начинал рассказывать анекдот, то конца было не видать. Поглаживая и поглаживая чубчик, вдруг начинал хохотать над тем, что только ему и ясно, а нахохотавшись, продолжал, тщательно подбирая слова и делая многозначительные паузы, заглядывая в глаза: ну, как, мол, разве не смешно? Вот и приходилось ухмыляться, хотя соль анекдота давно растворилась в его ужимках. А еще был он ну очень стеснительный. Мой любимый оператор Женя Сорокин рассказывал:

– Прошу у Поцелуйкина десятку взаймы, а он мнется, оправдывается: да я, мол, завтра в Москву еду… да мало, мол, гонорара получил. Ну, я ему и говорю: что ты оправдываешься-то? Нет, так нет.

Добрая, конечно, душа был Поцелуйкин, но как журналист… да еще работающий в кадре, да еще – в прямом эфире!.. Как-то вёл «прямую» «Панораму», всю информацию выложил минут на десять раньше и тогда схватил программу и стал делать анонс свой передачи «Агропром», но увлёкся… Кричу оператору по тихой связи:

– Саша, дай знак, чтобы кончал, а то придется срезать, что б ЦТ войти.

Сашка так и сделал, а Валера… Валера, оставаясь в кадре, с вымученной улыбкой и растерянными глазами закивал головой, – понял, мол! – и тут же перешел на погоду:

– Завтра ожидается температура воздуха три-пять метров в секунду.

На пульте все легли.

А во время другой «Панорамы» моя коллега дает его в кадре, а он молчит. Инна уходит на бланк, звукорежиссёр отключает микрофон, она по громкой связи кричит:

– Валера, ты что?

И снова дает его в кадре, а он… Ведь видел же, что на камере горит красная лампочка, а значит он – в эфире, но жестами начинает объяснять что-то.

– К чертовой матери! – потом бесновался Афронов в холле: – Пусть идет в многотиражку! Пусть идёт куда хочет! Надоело!

Но тогда санкций не последовало, и только потом…

А «потом» началось с появления в Комитете новой журналистки. Красивая была! Глаза – лазурь неба, и в этой лазури – удивительная открытость со светлой наивностью, а меж лучезарных глазок – носик чуть приподнятый, словно о чём-то вопрошающий, слева-справа – розовые щечки на бледноватом, матовом лице, тёмные волосы – узлом на макушке, а когда распускала!.. Неуёмной волной устремлялись те по плечам и тогда мои вышезарис… вышенаписанные герои или two friends, как их потом называла Белла, совсем… И самое главное, была она великолепно телегенична. А телегеничность – странная и загадочная штука. Много мне пришлось просматривать претендентов на дикторов, но неразгаданное явление осталось: придёт некая красавица, сядет перед камерой и… Ни света в ней, ни обаяния, ни красоты, – куда всё девалось-то? А другая… Ну, зачем пришла, на что надеялась? Но вдруг!.. Вот-вот, её-то и надо брать.

Но снова я – куда-то…

Не трудно догадаться, что мои герои были сражены. Ах, как же вспыхивали их глаза, когда Белла входила в наш кабинет; ах, как же вроде бы и незаметно, но пристально следил каждый за её жестами, словами, движениями! Да и журналист она была… Нет, дело не в стилистике, а в том, что стремилась «нести людям правду, и только правду» – её слова! – а правда эта… ну, та сама гласность, как окрестили её в те предперестроечные годы, только еще пробивалась там, в Москве, а к нам тащилась ну уж очень лениво. Но Белла, равняясь на столицу, непременно хотела обнародовать ну такие безгласные и упрятанные от «широкой общественности» факты, что начальство понемногу начинало брать оторопь: что же делать с этой красавицей, постоянно находившей, писавшей и выкладывавшей им на стол только правду?

А вот такую: об арендаторах, которым власти ставят препоны, не разрешая сажать и продавать то, что хотят; о капусте, отравленной минеральными удобрениями, высыпанными осенью сугробами на поля и пролежавшими там до весенней пахоты, кода наконец-то трактора при вспашке стыдливо упрятали их; о работе комитета по реабилитации бывших политзаключенных, о которых в прессе «стеснялись» упоминать… Скажете: «Ну и что в этом особенного, теперь в каждой газете, мол… и по радио, и по телевизору об этом… надоело!» Всё верно, вам надоело. А в те времена «руководящая и направляющая» берегла нас, «широкую общественность», от возбуждения, и нам не надо было знать даже о безобразных свалках мусора, – ну, не было их в городе, а вернее, «образные» иногда упоминались, но безобразные!.. А Беллочка всё пыталась и пыталась известить и о них, и об очередях за стиральным порошком, «выброшенном» на прилавок какого-либо магазина… И откуда в эту красавицу залетел и пророс ген (если такой есть) правды? Может, от отца, в котором мог уже и засохнуть, ибо тот был тоже журналистом, но давно «ставшим на ноги» и возглавлявшим местный партийный орган. Но снова отвлеклась…

Вот и началось вскоре… Афронов:

– Ну, зачем об этом писать? Прибавится порошка стирального что ли? – Да, конечно не прибавится, а Беллочка… – Ну, зачем о машинах, которые только – для начальства? Было это и будет. – А Белочка… – Да и о дачах обкомовских в Белобережской? Были они и… Но Беллочка…

И вспыхивали подобные диалоги с месяц, вспыхивали и с два, потом переметнулись на третий, пока, наконец-то её, менее правдивые и не беспокоящие народ материалы, Афронов не отдал в «Эстафету» Сане Жучкову. И тот взял, даже и не спросив Беллочку: как, мол, ты – к этому?..

Ну, ладно, не спросил, так не спросил, подумалось, может, некогда человеку было… но надо б всё ж… как-никак, нежные чувства он – к ней…

И теперь опять – запись из моих дневников о том «событии»:

«Летучка. Когда после обозревающего началось обсуждение «недели», то слышу:

– Сергей Филиппыч, – заговорила Беллочка, чеканя каждое слово: – я протестую против того, что Вы два моих сюжета отдали Жучкову без моего согласия. Это – нарушение авторского права. В суд на Вас, конечно, не подам, но гонорар за них получать отказываюсь.