Вероника Ткачёва - Лобстер и картошка в мундире

Когда не пишется, то можно сойти с ума…

Можно. Но почему-то не сходится – в смысле, с ума.

У меня сейчас вот именно это – сойти бы. Чтобы забыться уже. И не страдать этими муками творчества. Но не получается. Рассказ застрял на полпути. И всё я про него знаю. Что́ там будет и как. А вот слова нужные не подворачиваются под руку. Корявые какие-то лезут. Всё не те!

Вообще-то, я предприимчива. Просто так не сдаюсь. Всячески зову рабочее настроение и нужные слова: раз пятый меняю дислокацию компьютера в рамках квартиры. Но каждый раз возвращаю его на свой рабочий стол. Оный я уже три раза переставляла. То так, то эдак, то разэдак.

Свечи у меня горят по всему дому. Словно романтическое свидание музе назначаю. Не идёт, зараза!

Пью галлоны чая (обычно помогает). Уже и чёрный с апельсином заварила. И цветочный. И травяной. Тщетно. Не шуршит крылами над моей главой вдохновение.

Наоткрывала от нервов страничек в разных социальных сетях, поназагружала всякого… добра на свой телефон, вычистила все почтовые ящики, подновила свой сайт…

А муза всё не изволят.

Музыку слушаю. Освещение регулирую: то лампу включу, то бра…

Шамана вот только с бубном ещё не было.

Хотя бубен есть.

Пойду в него бить.

Давно хотела написать про одну семью и их собаку.

Но сначала несколько сентенций (вы уж извините, никак не могу не сказать). Я абсолютно уверена, что проблемы детей – это проблемы родителей. Если ребёнок невоспитан, то причина в родителях. Это наглядно и очевидно. А вот болезни, например, не так просто связать с мамами-папами-бабушками и их тараканами. Но связь прямая. И давайте оставим генетику в покое. Почему-то одному передаётся, а другому – нет. Или даже так: один имеет какие-то фатальные последствия от этой «передачи», а другой всю жизнь не замечает «плохой» наследственности.

Ну так вот. Я тут про воспитание. А не про тараканов в голове. О них потом как-нибудь.

Так же и животные. Они похожи на хозяев.

Я знаю одну семью. У них есть собака. Когда с ней знакомятся владельцы ресторанов, то в качестве исключения разрешают ей посещать их заведения. Хотя остальным её пёсьим сородичам вход туда по-прежнему воспрещён.

Хозяева ресторанов не умиляются на собаку. Не сюсюкаются с ней. Нет. Они видят, что собака воспитана. Понимают, что ей можно доверять. Поэтому и делают исключение.

И это не какая-нибудь служебная овчарка, выдрессированная кинологом. Вовсе нет. Просто у неё на лице написано большими буквами: интеллигентная собака.

И никто её прямо уж так специально не воспитывал. Но с ней разговаривают по-человечески. Во всех смыслах. И она отвечает. Тоже практически по-человечьи. Потому что когда с любым по-человечески обходишься, то и он тебе отвечает тем же. И даже я понимаю речь этой собаки. А ведь я ни разу не переводчик с собачьего; скажу больше, первый раз вижу говорящую.

И дело не в породе. Не в каких-то чудесах. А в этих людях.

Потому что у интеллигентных людей – и дети интеллигентные, и собаки, и хомяки. И даже рыбки аквариумные.

Поэтому если кто-то недоволен своими детьми, то все вопросы к себе, к родимому.

Содержание женской сумочки – непостижимая загадка для мужчин.

А содержание сумочки будущей женщины – непостижимая загадка и для женщин. Как это сегодня выяснилось…

Возвращается Диана из школы. А в школу она ходит с портфелем и с дамской сумочкой. Там телефон, карманные деньги, наушники и… всё остальное, загадочное. В сумочке, я имею в виду.

В портфеле – своя, иногда шокирующая меня, жизнь (в нём, кроме тетрадей, ручек и учебников, может находиться бутерброд неопределяемой давности, что-нибудь сломанное – линейка там или карандаш, бумажки какие-то замусоленные… ну и всё в таком роде).

Нутро же сумочки, как я по наивности думала до сегодняшнего дня, должно быть мне понятно.

Я вообще-то по дочкиным сумочкам не лазаю. Так как считаю, что это сродни чтению чужих писем. Должно быть у неё своё личное пространство. Обязательно должно быть.

Но сумочка сегодня упала. И перевернулась при этом. Она была застёгнута, поэтому из неё ничего не выпало. Только… высыпалось. Вернее, высыпался. Сахар!

Горстка сахара. Приличная такая горстка…

Ну и всё.

У меня больше нет слов.

Выбираем с Дианой домашнюю одежду для неё. Не в магазине, в её ящике ищем. Верх дочь уже выбрала. Теперь лосины смотрим.

Я говорю:

– Возьми эти.

(По цвету они вполне к одобренной трикотажной кофте подходили.)

– Мама, ты ЧТО?

– А что?

– Кофта же с кошкой. А на лосинах собаки. Как ЭТО может сочетаться?

Приглядываюсь к загогулинам на лосинах – да, действительно, таксы мелкокалиберные по всей поверхности разбрелись…

Вот и разница: я по цвету смотрю, а ребёнок по смыслу.

Вчера с Андреем Корольковым были в Лермонтовке, на вечере поэзии. Выступали молодые поэты.

Ну и, конечно, по нашей уже сложившейся традиции без селфи мы с Андреем не ушли.

Решили сняться с Лермонтовым, втроём. В фойе библиотеки бюст его стоит, красивый такой, бронзовый.

Вот малая часть комментариев Андрея:

«А откуда у тебя вдруг такая рязанская физия?»

«Нет, давай сторонами поменяемся, я с другой стороны фотогеничнее как-то… Нет, давай обратно, было лучше…»

«Теперь в кадре только один мой нос из всего лица…»

«Нет-нет, Михаил Юрьевич пусть посередине будет, не надо, чтобы он мне в затылок дышал…»

«Из 11 попыток дубль второй – лучший. Как обычно…»

Была сегодня в Маяковке на «Мертвых душах». В постановке Сергея Арцибашева.

Светлая ему память.

Какой же талантище! И как несправедливо с ним обошлась Маяковка. Лучшие её спектакли – его спектакли. Самые кассовые спектакли – его. И, наверное, самые долгоживущие – тоже его.

Но в Маяковке ни в одном, даже самом захудалом, уголке нет портрета Арцибашева.

Даже после его смерти не хотят отдать ему долг. Долг если не благодарности, но хотя бы памяти…

Хорошо, на программках не вымарали его имя.

Он умер, а его спектакли живут. Как и произведения Гоголя.

Арцибашев для меня – великий. Потому что он понимал главное в искусстве – зритель-читатель-слушатель в конце должен испытывать катарсис. Ради этого очищения всё и делается. Ради очищения души.

И ещё. Я другими глазами посмотрела на Плюшкина. Пожалела его. Полюбила даже. И вот странно: я, психолог, должна бы знать, что патологическое накопительство происходит не от жадности, а от душевной травмы. От желания защититься вещами. Или же от желания удержать. Плюшкин не смог удержать жену – она умерла. А он любил её. Вот она, травма. А потом пошло-поехало: дочь сбежала, сын ушёл (понятно, что обстановка дома всё ухудшалась, тут на край света сбежишь, но Плюшкин-то хотел как лучше для них…) А младшая ещё хуже – умерла. Всех потерял. Никого не смог удержать. Так хотя бы вещи… Хотя бы то, что подвластно…