Алексей Шамонов - Лабиринт двухгодичника

Но шло время, ему уже скоро тридцатник, а он всё ещё старший лейтенант. Сына в школе дразнить стали, что он, как и его папа, недоделанный. На супругу жёны офицеров стали исподтишка смотреть с ехидной улыбкой. Офицеры, которые начали служить несколькими годами позже него, уже давно капитаны, а он всё ходит с тремя маленькими звёздочками на погонах.

А всё почему? Не приглянулся он тогдашнему командиру полка из-за того, что на груди у него был не «поплавок», а «рыбий глаз», то есть закончил он не высшее, а среднее военное училище; не состоял в партии; к командованию не подлизывался; ни на кого не стучал. Офицер просто честно делал свою работу.

Иванов всё терпел и терпел. Надеялся, что назначат его наконец на капитанскую должность и присвоят очередное звание. Но когда сын пришёл из школы избитый одноклассниками, а жена, заплаканная от унижения, из магазина, Иванов не выдержал и наутро написал рапорт об увольнении. А через неделю отправил жену и сына на родину, к своим родителям.

Это сейчас из армии стало легко уволиться. Не хочешь служить – пиши рапорт и через два месяца свободен. А в те времена если ты получил погоны, то, будь любезен, отдай Родине двадцать пять лет, а в сорок пять – добро пожаловать на заслуженную военную пенсию. Ни о каком досрочном увольнении и не заикайся.

Естественно, рапорт ему не подписали. Каждый день начальник политотдела части вёл с ним разъяснительные беседы. Уговаривал, угрожал – ничего не помогало: увольняюсь, говорит, и всё. И ещё один рапорт на стол, потом ещё. Вызвал его к себе командир полка, обещал, если он одумается, присвоить ему через полгода капитана. Но было уже поздно. Предложи он ему сразу майора, и то бы он уже не согласился. Обиделся сильно, озлобился.

И с этих пор стали сослуживцы замечать за ним некоторые странности. Садится в машину, чтобы ехать в часть – крестится, выходит – опять крестится. Выбил в тире из «макара» двадцать очков – благодарит Бога. Покушал – опять благодарит Спасителя. Отрастил бороду, ссылаясь на раздражение кожи от бритья. Матом перестал ругаться. Спиртное и до этого редко пил, а теперь вообще ни-ни, как его ни уговаривай. Последний факт уже сильно насторожил командование. Надо было предпринимать какие-то действия.

И вот однажды решили зайти к нему вечером домой начпо, то есть начальник политотдела полка, и дивизионный замполит. Иванов открыл дверь, они вошли и в изумлении замерли на пороге. В помещении с плотно занавешенным окном, кроме железной кровати и тумбочки, на которой горело несколько церковных свечей, тускло освещавших комнату, ничего не было. В углу напротив двери висели иконы, перед которыми горела лампада.

Не произнеся ни слова, Иванов вернулся к образам, встал перед ними на колени и продолжил молитву, которую прервали непрошенные гости.

Картина эта настолько обескуражила замполитов, что они, открыв рот, на время остолбенели, потеряв дар речи. А придя в себя и переглянувшись, дружно развернулись и быстро, почти бегом, как будто боясь заразиться, вылетели из квартиры по направлению подъезда командира полка.

Через два дня старший лейтенант получил направление на прохождение медицинской комиссии, а через месяц был уволен из вооружённых сил по причине приобретённого слабоумия.

Буквально на следующий день после получения приказа о комиссовании Иванов уже съехал со служебной квартиры – благо все вещи и мебель были заранее проданы – и навсегда покинул расположение части, воссоединившись с семьёй.

А через полгода от одного общего знакомого пришло моему комдиву известие, что Иванов живёт у себя на родине, в Липецке, жена ждёт второго ребёнка. Работает Иванов главным инженером по эксплуатации зданий крупного предприятия, всем доволен и счастлив.

– Так что не надо убиваться, если тебя признали дебилом. Во всём есть свои плюсы. Советую ещё раз подумать о моём предложении, – резюмировал свой рассказ Плющев, бросая в очередной раз зары. – Тебе марсы, – похлопывая по плечу Игната, радостно доложил Фёдор, – учись играть, лейтенант.

– Опять не повезло, надо было играть в короткие. Ну, ты меня заболтал. Пойдём быстрей к штабу, а то последняя машина в ДОСы уедет без нас, – сказал Игнат, закрывая доску и надевая фуражку.

Зайдя в квартиру, Игнат застал всех своих соседей сидящими на кухне и что-то оживленно обсуждающими. На столе перед ними стояла трёхлитровая банка с недавно поставленной экспериментальной бражкой.

Рецепт её приготовления был новым. Основу составлял сушёный горох, что, по мнению автора рецепта – полкового комсомольца старшего лейтенанта Витвицкого, – должно было придать продукту великолепный вкус, а также ускорить процесс брожения.

Но, судя по запаху, распространяющемуся по кухне, вкус скорее мог бы напоминать прокисший две недели назад рыбный суп.

Мало того, как выяснилось при попытке разлить бражку по кружкам, она получилась настолько густой, что не только не хотела выливаться из банки, но и даже выстучать её оттуда было невозможно. Образовавшаяся субстанция больше напоминала недостаточно застывший холодец.

После нескольких неудачных попыток извлечь содержимое, банка была поставлена на нижнюю полку в кухонной колонке со словами, что бражка, видимо, ещё не добродила и ей ещё следует позреть.

На вопрос Игната «Что случилось?» был получен ответ: подождать и не мешать важному разговору.

Трофимов налил себе в стакан чай, принёс из комнаты стул и сел рядом с ребятами.

Из разговора он понял, что днём из города приезжала одна из девушек, с которыми они восьмого марта проводили время, а конкретно та, которая досталась Шалевичу.

Причём девушка приехала не просто так проведать понравившегося ей мужчину, а с радостной для него вестью, что беременна.

– Ты точно помнишь, что у вас с ней что-то было? Мы же все были очень пьяные, – усомнился Бушуев, поглаживая волосы на затылке.

– Да, помню – было. К сожалению, даже не один раз, – гордо ответил Шалевич.

– Валера, сейчас не время хвастаться своими способностями. В таком состоянии – и несколько раз? Я в это не верю. Тем более что через полчаса после вашего уединения ты уже спал. Точно помню, как слышал твой громкий храп, даже несмотря на закрытую дверь кухни, – поддержал в сомнениях Бушуева Погодин.

– Ну, может, и не несколько, но то, что было, – это точно, – после паузы, вызванной попытками вспомнить обстоятельства той ночи, ответил Валера.

– Ну, в это поверить ещё можно. Хотя положение от этого лучше не становится, – констатировал Погодин.

– Вы точно не предохранялись? Моя, помню, пила какие-то таблетки – по всей видимости, противозачаточные, – с надеждой произнёс Бушуев, напуганный возможностью, что и его женщина поставит его перед подобным фактом.