Алексей Лухминский - Мой Ванька

– Пиши расписку, что получил с Ивана долг. И покажи хотя бы права с фамилией.

– Ох, как всё серьёзно! – фыркает сутенёр, но в карман лезет.

Когда я его выпроваживаю и возвращаюсь на кухню, то вижу Ваньку, уронившего голову на руки. Плечи его трясутся.

– Ну ладно, – провожу рукой по русым волосам, – всё хорошо. Успокойся.

– Я же говорил, что буду для тебя обузой… – бубнит он. – Прости меня, если можешь… Правда, ты, наверно, мне теперь уже не веришь… – вдруг вскакивает, выбегает в комнату, и слышно, как там открывается окно… В голове молнией проносится и то, что квартира на одиннадцатом этаже, и мой кошмарный сон… Бегу в комнату. Ванька стоит в оконном проёме! Какой-то ласточкой в полёте ловлю его за руку и резко рву на себя. На пол падаем оба. Обнимаю и прижимаю его к себе.

– Пусти! Пусти! – тоненько кричит он, пытаясь освободиться от моих объятий. – Я не хочу! Я не могу больше так! Пусти!

Понимаю, что это истерика, и по возможности слегка даю ему ладонью по морде. Замолкает. Только зубы опять лязгнули. Уставился на меня.

– Слушай меня, Ванюха… – стараюсь говорить спокойно, хотя сердце готово выпрыгнуть, да и у Ваньки оно колотится. – Слушай меня… Если ты это сделаешь, то я пойду следом за тобой в то же окно. Если у меня не будет тебя, мне жить больше незачем. Я истосковался по тебе и больше этого не вынесу. И если ты не передумал, то мы сейчас идём на кухню, выпиваем по стакану коньяка, чтоб не было страшно, берёмся за руки и… прыгаем. Только надо будет ласточкой, чтобы упасть плашмя. Не хотелось бы мучиться… Всё. Вставай с меня! – говорю это сухо и деловито, потом разжимаю руки.

Он встаёт. Встаю и я.

– Пошли… – беру его за плечо. М-да…Совсем стал костлявым… На кухне разливаю в два стакана оставшийся коньяк. Не знаю, врал ли я или говорил правду, но внутри какая-то пустота. В таком состоянии могу шагнуть…

– Саш… – Ванька падает на колени и утыкается в меня лицом. – Саш… Я не могу… Я не хочу, чтоб ты умер…

– А чего же ты хотел? Я же тебе сказал, что мы теперь вместе? Куда ты, туда и я, – свой голос слышу будто со стороны. Какой-то совсем деревянный. – Ну, так мы пьём?

– Саш… Прости меня. Деньги я отдам… – бубнит, не поднимая головы.

Так… Уже лучше…

– Вот как сейчас уделаю! – тихо говорю и глажу его по волосам. – Опять голова кружиться будет. Я твоих денег всё равно не возьму. Мы вместе. Не будь идиотом и запомни, что у тебя есть я. И я хочу, чтобы у меня был ты. Договорились?

Медленно поднимается, обнимает меня за шею.

– Ты прав. Я действительно идиот. Когда бабушка была ещё жива, я ему назвал твой адрес. Я боялся, что он придёт меня искать туда… Прости меня и за это. Но всё равно давай выпьем. Так мерзко на душе!

– Ладно. Надо остатки ужина подогреть. А мерзость с души ты гони! Ты дома! Мы с тобой – семья! Или ты уже не чувствуешь себя здесь дома? – спрашиваю я с тайным опасением – что ответит?

– Саш… Поверь… Мне другого дома и другой семьи не надо, только… Ладно!..

Поворачиваюсь к плите, а сам думаю – что, если снова рванёт? Оборачиваюсь.

– Не волнуйся, – Ванька виновато улыбается, – не побегу… Ты умеешь прочищать мозги. И всё-таки… тебе не противно, что я – шлюха? – и напряжённый взгляд.

– Дурачок ты мой хороший… – подхожу к нему и прижимаю к себе его голову. – Для меня это совсем неважно. Никакая ты не шлюха. Главное, что ты у меня есть…

– Да! Я у тебя есть! И буду! – вскакивает и опять меня обнимает. Коньяк мы почти прикончили. Долго сидели, и это хорошо.

Укладываемся. Это уютное тепло. Мой Ванька… Вот устраивается на моём плече.

– Твои могучие мышцы – это моя подушка… – вдруг хихикает он и серьёзно продолжает: – А сам ты – мое всё. И надежда тоже…

…Просыпаюсь. Чертов будильник! Так хочется ещё поспать!

Ванька всю ночь хватался за меня, так обнимал… Вот теперь шею не повернуть. Я всё боялся его потревожить. Спит и улыбается… Провожу рукой по его шевелюре.

– Сашка… Мой Сашка… – бормочет он и открывает глаза.

– Ладно, спи дальше!

– Нет. И я встаю. Надо решать проблемы с колледжем, – в его тоне снова жёсткие нотки. – Мне ведь остался год до окончания! Оформлюсь на вечерний или заочный. И надо найти работу! Я не хочу сидеть у тебя на шее.

– Ничего. Давай учись. Своя ноша не тянет, – хмыкаю, набрасывая халат и собираясь идти в ванную.

– Саш… – подходит ко мне и заглядывает в глаза. – Я всё-таки мужчина… Хоть и… Ну ты понял. Эти вопросы я хочу и буду решать сам.

Суббота. Подъезжаем к кладбищу. Вот и ворота. Красиво тут! Особенно золотой осенью. Вообще октябрь, точнее, его начало – очень красивое время.

Паркую машину. Ванька сидит как в оцепенении.

– Мне с тобой сходить? – осторожно спрашиваю я.

– Знаешь… Я даже хотел тебя об этом просить. Пойдём?

– Конечно! – и испытываю облегчение, поскольку понимаю свою нужность ему во время этого посещения.

Мы пришли. Оградка и свежий холм с крестом рядом с двумя старыми могилами…

– Это мама и папа… – получаю ответ на свой брошенный в ту сторону взгляд.

Положили цветы. Сегодня сороковой день… Ванька стоит рядом и, похоже, давится от слёз. Я боюсь смотреть на него, поэтому просто обнимаю за вздрагивающее плечо.

– Ладно… Пошли, – со вздохом выдавливает он.

Снова пробираемся между могил, но теперь к выходу. Ванька идёт впереди. Очередной раз обращаю внимание на его одежду. Чахлая курточка, драные джинсы и такие же драные кроссовки… На себя, значит, ничего не заработал… Опять накатывает волна жалости: теперь, кроме меня, у него действительно никого нет, и я за него в ответе!

В машине он сначала молча смотрит вперёд, а потом поворачивается ко мне.

– Саш… Поехали на ту квартиру. Я там так давно не был…

– Конечно!

Входим. Тягостное запустение… Видны следы торопливых сборов…

– Эта комната… была моей, – грустно объясняет Ванька, открывая дверь.

– Так она и сейчас твоя!

– Ты не понимаешь…

И я понимаю, что действительно не понимаю, а он опускается в кресло и закрывает глаза. Ясно, что ему надо побыть одному.

– Вань… Давай я схожу в магазин. Помянуть надо.

– Угу, – мычит, не открывая глаз. – Можно я здесь посижу?

– Конечно! Я один. Дай ключи.

Когда возвращаюсь с продуктами и выпивкой, меня оглушает звучащая в квартире музыка. Прохожу на кухню, ставлю мешок и заглядываю в комнату к Ваньке. Он продолжает сидеть с закрытыми глазами, слегка подаваясь навстречу звукам из колонок. Только скорбная гримаса застыла на губах. Понимаю, что мешать не надо. Потерплю…

Иду на кухню снова. Начинаю разбирать мешок.

А музыка такая, какой я никогда в своей жизни не слышал. Против моей воли она начинает вползать в сознание, вытесняя оттуда всё другое, к ней не относящееся. Я уже слушаю её! Этот безудержный трагизм, выражаемый и голосами певцов, и хором, и оркестром плющит мне мозги! Но мне от этого не оторваться! Я хочу, чтобы это продолжалось! Как под огромной тяжестью, опускаюсь на кухонный табурет. Ловлю себя на том, что моё тело даже резонирует в такт этим звукам… будто я сам часть оркестра или хора. Это и невыносимо, и, как раньше говорили, упоительно. Нащупываю в кармане пачку сигарет, трясу пепел в какое-то блюдце… А музыка выносит мне мой бедный мозг. Вот и слёзы потекли… Сигарета промокла…