Мария Метлицкая - Я буду любить тебя вечно (сборник)

Но ей было так скучно и так пусто.

Милочка задумалась. «В конце концов, а чем черт не шутит? Может, стану звездой? Или просто чем-то займусь, а то окончательно чокнусь, как Маринка, от скуки. Да и денег почти нет – откуда деньги? То, что осталось от Сереги, почти уже все проела. И в ломбард нести уже нечего, и занимать у друзей неудобно».

Сквозь сумбур, творящийся у нее в голове, услышала:

– Денег, конечно, у нас много не платят, но, вы ж понимаете, льгот предостаточно! – И он, вздохнув, развел руками и улыбнулся.

– Я подумаю. – Милочка резко поднялась.

– Только недолго! – Новый знакомец игриво пригрозил ей пальцем. – Не упустите свой шанс!

Милочка усмехнулась.

– Я же сказала – подумаю!

Он протянул ей узкий и плотный кусочек бумаги.

– Визитная карточка. Здесь вся информация.

Милочка кивнула, взяла карточку и, высоко подняв голову, направилась к выходу.

Алексей Алексеевич внимательно смотрел ей вслед. «Эта подойдет, – подумал он. – Да, подойдет. Что-то в ней есть, в этой Людмиле. Холодность какая-то, равнодушие. Спокойствие. Ее, кажется, ничем не проймешь. А мне такие нужны. Хватит с меня истеричек. Гонору многовато, конечно, но ничего, жизнь обломает. И не таких, как говорится, на место ставили».

Алексей Алексеевич Божко приехал в столицу из крошечного села Ватуевка, что в Архангельской области. Был он тогда типичным провинциалом – смущенным, зажатым, тихим и вечно голодным, тощим деревенским пацаном с пятнадцатью рублями в кармане. И никто – поверьте, никто! – не разглядел бы в то время в нем будущего лощеного ловеласа с отличными манерами и барскими замашками.

Что делать и чем заниматься – не знал, но надеялся, что большой город выкормит, пропасть с голоду не позволит – так и случилось.

Мотался по вокзалам, разгружал вагоны. Ночь на вокзале – десятка. Хорошие деньги! Можно безбедно прожить всю неделю. Ночевал на «рельсах». Вместе с такими же мыкавшимися без угла ребятами уходили на запасные пути, залезали в пустые вагоны. Летом это хорошо, а вот зимой… Из зала ожидания их нередко выгоняли. Были милицейские и добрые и злющие – как повезет.

Из вагонов тоже кое-что перепадало – зависело от бригадира. Добрый бригадир распарывал мешок и раздавал оттуда «гостинцы» – то арбуз или дыню, то по пакету крупы, то ссыпал по кулькам картошку или яблоки. А иногда шиковали – вскрывали ящики и брали консервы, мясные и рыбные, по бутылке вина или конфеты россыпью.

Потом Лешка разжился, снял угол на Преображенке у глухой вредной старушки. Спал на раскладушке, в аккурат у сортира. Зато там он не слышал богатырского храпа хозяйки. И горячая вода и газ были всегда.

Но он загрустил. Не для этой убогой и нищей жизни он рвался в Москву.

Мыкался по углам он недолго. Года через два – два с половиной оказался в постели одной ну очень известной – разумеется, в узких кругах – дамы. С дамой – нет, лучше так: с Дамой этой он познакомился случайно.

В погожие солнечные деньки, будучи свободным от разгрузки вагонов, он выбирался на пленэр с маленьким мольбертиком и тюбиками дешевой акварельной краски. Леша Божко любил рисовать. Пейзажики его были скромными, как он сам, но милыми и искренними. Увлекшись, он не сразу заметил Даму, что стояла за его неширокой спиной. А когда обернулся, то замер. Дама была прекрасна. От нее прямо-таки веяло красотой, роскошью и деньгами.

Она задумчиво посмотрела на доморощенного художника и нежно улыбнулась.

– А у вас получается! Есть в этом что-то такое… – Она задумалась. – Свежее и неизбитое.

Леша Божко вздрогнул и покраснел. Надо бы поблагодарить, но язык словно распух и не шевелился. Он с трудом сглотнул вязкую слюну, кивнул и нарочитым басом прогудел:

– Ну спасибо! Это очень приятно!

Дама звонко рассмеялась, слегка откинув прекрасную голову с легкими золотистыми волосами, и, прищурив глаз, спросила:

– А еще у вас что-нибудь есть?

Леша окончательно растерялся, покраснел словно рак и замычал что-то невразумительное – типа, есть, но мало. Но если надо, так я ж могу и еще!

Дама беспечно махнула рукой:

– Да ладно! Не переживайте вы так!

Он так оторопел, что подумал, а не издевка ли это? Шляется тут без всякого дела и пристает со всякими глупостями! А он уши развесил. Но Дама достала из шикарной красной лакированной сумочки бумажку:

– Здесь мой телефон! Будет нужно – звоните!

Обворожительно улыбнувшись, махнула рукой и быстро пошла по аллее.

Алексей Божко растерянно повертел бумажку в руке: «Дана Валерьевна» было написано там.

Он сложил мольберт, убрал кисти и краски и в тяжелой задумчивости направился к дому. Что это значит: «Будет нужно – звоните»?

Нужно – что? Нет, это все же какой-то бред! Видение. Дана. Дана, повторял он. Имя и то какое, а? Раньше он и не слышал. Ночью, намучившись от бессонницы и неясной тревоги, он неожиданно осмелел и решил, что позвонит этой Дане. В конце концов, будь что будет. Ну не съест же она его по телефону! В крайнем случае – пошлет куда подальше. А уж к этому он привычный. Еле дождался утра. В восемь взялся за телефонную трубку, но взглянул на часы и вовремя остановился. Сообразил – такие фифы наверняка спят до обеда. Но к полудню нервишки окончательно сдали, и он позвонил.

Голос в трубке был бодр и деловит:

– Алексей? А, тот, из Сокольников? Художник с мольбертом? Да, разумеется, помню! Я же еще не в маразме! Что вы там мямлите, Алексей? Вас плохо слышно! Послушайте, а вы можете сегодня подъехать ко мне? Ну, скажем, часов в восемь вечера?

Он что-то буркнул в ответ.

– Да? – Ему показалось, что она обрадовалась. – Ну тогда записывайте адрес! Это в самом центре, у Покровских ворот.

Он положил трубку и медленно опустился на стул.

Что все это означало, он не понимал совершенно. Однако сердце подсказывало – ничего плохого и страшного. А что будет дальше… Так дальше мы и узнаем. В конце концов, это – столица! Это – Москва! А здесь случаются разные чудеса. И он в них все еще верит. Алексей долго брился и разглядывал себя в зеркале. Поворачивал голову вправо и влево, растягивал в улыбке рот, сводил к переносью брови, сужал глаза, распахивал их и – размышлял. Он знал, что красавчик. Так его называли еще в школе. Лешка Красавчик – почти кличка. Он стеснялся своих густых и длинных ресниц, больших синих глаз. Пухлого, словно девичьего, рта. Белой и нежной кожи, волнистых и темных кудрей.

Парни относились к нему с пренебрежением. А как еще можно относиться к красавчику? Он был совсем не деревенский, этот Лешка Божко. Даже мать вздыхала, искоса глядя на сына. Удивлялась – и в кого он такой? Но когда Лешка решил уехать из села, за брючину не держала – понимала, здесь такому не место. Не приспособлен ее Лешка для грубой деревенской жизни. Может, в городе повезет.