Улья Нова - Однажды в Черном городе

Сверкающая лакрица – черные волосы, зачесанные назад. Искристые глаза – темный малахит. Белая футболка со скрещенными пиратскими пистолетами. Придерживает руль снисходительно, двумя пальцами. Пока окурок, затухая, летит над придорожной травой, он поворачивается к спутнице, притягивает ее к себе, с нежностью щенка вылизывает топкие губы девушки. Потерявшая управление машина грозит кубарем покатиться в придорожный кювет. Но в последний момент он все же хватает руль, вытряхивает из пачки новую сигарету, а спутница умиротворенно разглаживает юбку и грызет леденцы, вглядываясь вдаль шоссе. Им везет. Они говорят на разных языках и уже полгода любят друг друга. Между ними пока или навсегда царит бессловесное понимание, безграничная нежность. Если бы можно было измерить всю любовь, вспыхнувшую на планете за последний год, их чувство, без сомнения, оказалось бы в десятке сильнейших. Уверенные, что спешат к морю, они по очереди переключают радио, дрыгаются в такт знакомым песням и кое-как переговариваются. Реза размахивает руками. Марина жестикулирует длинными пальчиками с голубым лаком. Подступает ночь. Неброская надпись на придорожном указателе уточняет: «Черный город – 2 км».

Поговаривают, будто каждый хоть раз попадает туда. Не избежали этой участи и они, в сущности еще не повзрослевшие дети. Марина, тоненькая блондинка в бежевой майке, в джинсовой мини, в бордовых босоножках на невесомой пробковой платформе. И ее возлюбленный, девятнадцатилетний иранец Реза. Они неслись к Черному городу на закате в обшарпанном «Мерседесе», который по мере захода солнца становился синим, потом цвета темной озерной воды, потом черным, как глаза мусульманок, сверкающие в окружающий мир через щелочку хитжаба, а потом угольно-черным, как хлопья туши на их ресницах. В багажнике подпрыгивали на кочках, приплясывали на ухабах большой синий чемодан, ящик лечо из помидоров и перца чили и несколько упаковок прокладок – для юных жен Резы.

Проезжая контрольно-пропускной пункт на въезде в город, кажется, царапнули боком патрульную будку. Почти незаметно. Тем не менее тишину округи очень скоро вспорол рев нескольких моторов. Они не остановились и на всякий случай увильнули в проулок. За ними или просто так, по случайному совпадению, по улицам с оглушительным ревом понеслись огромные черные мотоциклы, загрязняя выхлопами и без того тягостный воздух Черного города.

Русская девушка Марина, дочь беспробудных алкоголиков в пятом поколении, выросла на окраине захолустного поселка, главным доходом которого была разворованная на глазах птицефабрика. Ее парень Реза из шумной многодетной семьи рано потерял отца – всему виной одна и та же тысячелетняя, нескончаемая война. Его старшей жене уже семнадцать, его младшей жене еще пятнадцать, обе они утратили для него всякую прелесть, как только он впервые увидел Марину. Теперь они вдвоем, испуганные и взведенные неожиданной погоней, неслись по центральным улочкам мимо зданий с пыльными мезонинами. В салоне светился щиток магнитофона, мигало время – 21:31, ни одна из радиостанций не ловилась в Черном городе. Единственным звуковым сопровождением были настойчивые и подозрительные звонки жен Резы, его сдержанный шепоток на персидском. В перерывах между звонками Марина как уж могла расспрашивала его про семейную жизнь. Ей было необходимо узнать какиенибудь нелепые, смешные подробности. Чтобы немного защититься и в тысячный раз понять, что обе они – совершенно не в счет. Но Реза отмалчивался так благородно, так по-мужски, что это ее задевало. От ревности она заводилась, у нее жгло между ног, будто туда со всей силы сыпанули черного перца. Их последняя близость произошла три часа назад на автозаправке, в подсобке кафе. По меркам их любви это было уже очень давно.

Потом телефонная сеть пропала, отрезанные от большого мира, они ехали молча. Реза пытался разобраться в карте. По всем признакам, здесь уже давно должно было оказаться море, к которому они ехали несколько дней. Но моря здесь не было и в помине. Реза нервничал, а Марина умиротворенно грызла свои леденцы. Такие крошечные леденцы, бесплатное угощение, обычно лежат в офисах и магазинах в глубоких сияющих вазочках. Ежевичные, малиновые, апельсиновые. Шуршащий карнавальными обертками пакетик красовался у Марины на коленях. Колени у Марины острые и загорелые, у нее крепкие икры и маленькие ножки, стянутые бордовыми ремешками босоножек. А выше колен – бархатные бедра, между которыми кокетливое пространство в виде лодочки. Все это было отвлекающей обманкой, позволявшей скрывать, что вот уже три года Марина неизлечимо больна. Буйные запои отца, визгливые драки родителей, прогрессирующее белокровие брата не прошли бесследно. Однажды весной Марина лежала на рассвете без сна, укрывшись с головой одеялом, пугливо прислушиваясь к звукам квартирки, стены которой накрепко пропитались табачным дымом, руганью и перегаром. На кухне капал кран, изредка тишину утра вспарывал яростный храп, грубое бормотание и всхлипы во сне. Именно тогда что-то внутри ее хрустнуло, будто ветку хвороста переломили пополам, готовя к растопке костра. Марина отчаялась и окончательно разлюбила жизнь. С того раннего утра начались ее неожиданные провалы в бездонную темно-серую пропасть. А потом – шаткие возвращения, каждый раз вынуждавшие рождаться снова и привыкать ко всему заново. Усатый седенький врач в обшарпанном кабинете районной поликлиники пробормотал, что это всего лишь недостаток сахара в крови. Скорее всего, подростковое, скоро пройдет. И отпустил без рецепта. Но обмороки повторялись. Марина боязливо вслушивалась в себя, каждую минуту ожидая явление вестника. Тихого темно-серого ангела, властелина ускользающего мира, который всегда возникает за пару минут до потери сознания. Каждый раз при его появлении она старалась как-нибудь защититься. Когда вестник обморока снова кротко и печально надвигался на нее из форточки, прямо из морозного февральского неба, сковывая душу сизым холодом и лишая воли, Марина читала про себя стихи, все подряд, которые знала наизусть. А еще – детские считалочки. И куплеты въевшихся в память песен из сигаретных ларьков и комиссионных магазинчиков. Со временем она научилась сопротивляться: через силу дышала, изо всех сил сжимала кулачки, безжалостно впиваясь ногтями в ладони. Со временем она научилась мастерски цепляться за свет, оттягивая момент забытья. И никто никогда не догадывался, что с ней что-то не так.

В тот день Марина забирала деньги, собранные сослуживцами на похороны брата. Говорливая вахтерша птицефабрики, антикварная старушенция с прической-люстрой на сиреневой седине, пристально вглядевшись в бледное личико, посоветовала Марине всегда носить горстку карамелек «барбарис». «Больше тебе ничего не нужно, милочка. Не вздумай скитаться по врачам. Как почувствуешь, что жизнь опять от тебя уплывает, – карамель в зубы и побежала дальше. Сладкое меня всегда спасало. Я так сорок лет существую – и ничего, как видишь».