К. А. Терина - Фарбрика

Следуя привычке хранить и систематизировать не только музейные экспонаты, но и любую информацию об окружающем мире, Крозельчикюс давно приметил место в ограде, где расположенные достаточно широко прутья решётки позволяли забраться на территорию музея в обход ворот и сторожки охраны.

– Вы недооцениваете «Спектрум». Знаете ли вы, какую библиотеку по теме человеческого зрения нам удалось собрать? – В голосе Виташа звучал неподдельный фанатизм. – Я намедни читал научный труд некоего Яна Далтона – это удивительно, что он пишет…

– Впервые слышу это имя.

– Уж об этом в Штайнграу побеспокоились. А о Менделе вы слышали? Гениальный учёный, светило. Сгинул в Богнице вслед за Далтоном.

– Ваши учёные были душевнобольными?

– Они позволили себе сомнение.

Крозельчикюс достал часы из жилетного кармашка. Семнадцать пятнадцать.

– У нас не более получаса, – сказал он. – Поторопимся.

Три тени, крадучись, проскользнули через сад к чёрному ходу, каким обыкновенно пользовались только технические сотрудники музея. Пропустив Виташа и Агату вперёд, Крозельчикюс задержался. В шелесте деревьев и шуме ветра ему почудились тревожные знаки. И дверь скрипела как-то не так. Предупреждающе. За изгородью как будто мелькнул свет фонаря.

Крозельчикюс мысленно посчитал до тринадцати и захлопнул за собой дверь.

Почувствовав знакомый запах щёлочи, которым пропитано было всё здание музея, Крозельчикюс немного успокоился.

Виташ успел уже зажечь лампу и уйти по коридору далеко вперёд, Крозельчикюс двинулся за ним, ориентируясь на пятно света.

– Стойте, пан Крозельчикюс! – тревожно прошептал где-то рядом голос Агаты. – У меня плохое предчувствие. Не пойдём туда.

– То есть как – не пойдём? – занервничал Крозельчикюс. Теперь и его накрыло плохим предчувствием, да так, что он счёл за лучшее прислониться к стене. Агата взяла его за руку.

Тотчас раздался хлопок выстрела, крик, потом где-то впереди послышалось эхо голосов и шагов.

– Западня, – сдавленно прошептала Агата. – Что делать, пан Крозельчикюс?

Такого поворота событий Крозельчикюс никак не ожидал.

Разве мог он решить – что делать? Впасть в ступор и мелко дрожать, пока голоса и шаги не доберутся сюда? Потерять сознание от избытка чувств? Забиться в угол и не дышать?

Но прохладная маленькая ладонь сжимала его руку, и Крозельчикюс мужественным шёпотом сказал:

– Уходите, панна Агата. Я задержу их.

Агата напряглась, впилась в его ладонь ногтями так, что, кажется, пошла кровь.

– Я боюсь, Станислас. Не оставляйте меня.

Никто не звал его по имени уже пятнадцать лет, с тех пор как умерла матушка.

Крозельчикюс решительно распахнул дверь и вывел Агату наружу.

Кажется, здесь никто их не ждал.

На полпути к ограде Агата резко остановилась. Крозельчикюс едва не упал от неожиданности.

– А как же вы теперь вернёте свой гелиофор? – спросила Агата. – Ведь гелиография осталась в музее…

– Пойдёмте, панна Агата, не стойте тут, – зашипел Крозельчикюс.

– Нет! – почти закричала Агата. – Немедленно возвращаемся! Пан Крозельчикюс!

Крозельчикюс затравленно оглянулся. Ни сторожа, ни хвостов он пока не заметил, но был уверен, что с минуты на минуту они явятся сюда.

– Агаточка, миленькая, позвольте вывести вас отсюда. После поговорим.

– Но я не хочу, чтобы вас арестовали серые. – Агата почти плакала. Крозельчикюс растроганно улыбнулся.

– Ну, раз не хотите, значит, не арестуют. Как бы то ни было, возвращаться в музей нам незачем. Первой гелиографии там нет. – Крозельчикюс машинально поправил очки.

– Как так? – Агата привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть лицо Крозельчикюса. – Зачем же мы сюда пришли?

– Откровенно говоря, я рассчитывал отдать Виташу одну из достаточно старых, но самых обыкновенных гелиографий. Что-то из первых тюремных экспериментов Ниепце с раствором, каким мы пользуемся до сих пор. Настоящая первая гелиография давно хранится у меня дома.

Крозельчикюс любил свой дом. Но только полгода назад, когда он случайно нашёл в архиве музея ту самую гелиографию и через сто с лишним лет сделался новой жертвой мёренской чумы, Крозельчикюс смог по достоинству оценить красоту и гармонию дома и научился как следует понимать его.

Сейчас дом был встревожен. Стены почти кричали, стёкла в окнах держались на грани истерики. Фарфоровые бинтуронги на каминной полке зыркали мрачно и дёргали усами.

Крозельчикюс прикрыл за собой дверь. Агата, то ли почувствовав настрой дома, то ли по иной причине, была непривычно молчалива. Даже, как показалось Крозельчикюсу, несколько напряжена.

Крозельчикюс снял со стены гелиографию, висевшую рядом с изображением чёрного индийского элефанта. Это было простенький кадр – бульвар, дома, деревья, чёрное небо. Специалист без труда узнал бы вид, открывающийся на Радничку из «Дома Нисефора».

– Неужели это она? – жадно спросила Агата.

– Почти, – усмехнулся Крозельчикюс. Он отогнул крепления и убрал задник рамки. Бережно достал металлическую пластинку, передал её Агате, перевернув другой стороной. – Не знаю, как Ниепце сберёг эту гелиографию во время ареста, но позже он просто воспользовался ею снова. Видите: с одной стороны пластины – вид из окна, а с другой… Я нашёл этот снимок в альбоме среди десятка таких же.

– Но она… пустая, – разочарованно сказала Агата.

– Поднесите к свету… Вот так. И чуть поверните. – Крозельчикюс своей рукой помог Агате повернуть гелиографию как следует.

Крозельчикюс в который раз изумился, как красива и настолько же печальна женщина, запечатлённая на этом снимке.

– Почему Ниепце всё-таки не уничтожил снимок? После всего… – спросила Агата.

– Это портрет его жены. Он любил её. – Крозельчикюс переставил лампу к краю стола, чтобы Агата могла удобно устроиться на стуле и рассмотреть изображение.

За лампой протянулась едва заметная дорожка пролитого керосина. Крозельчикюс отошёл в тень.

Агата всмотрелась в гелиографию. Ахнула, зажмурилась.

– Я… не понимаю, – сказала она. – Что-то не так в этой… Она… громкая? Мне больно смотреть.

– Это называется цвет. Не бойтесь. Больно только в первый раз. Вы будете плохо видеть – недолго. Может быть, полчаса. Зато потом… – Крозельчикюс запнулся, продолжил совсем тихо: – Вы могли просто попросить, панна Агата. – Ему очень трудно дались эти слова, спокойствие вновь покинуло Крозельчикюса, голос дрожал.

Агата резко поднялась и, не выпуская гелиографию из рук, сделала несколько неуверенных шагов в сторону двери. Остановилась.

– Что вы имеете в виду, пан Крозельчикюс?

– Я отдал бы вам свою жизнь.