Н. Левченко - БЛЕF

Он никогда не пользовался взятым и ровно через час вручал обратно, опять оказываясь в фокусе двух карих глаз.

Сварливая и привередливая – не так по нраву, как своим императивным полномочиям, на этот раз она откладывала в сторону дела и прорицала точно Пифия, с шипящим придыханием и вкладывая в это свой подтекст:

– В аа ша пунктуальность делает в аа м честь! Вы многообещ аа ющий курьер дэпэш !

Карандаши с депешами тут были ни при чем подавно. « Мой милый донжуан! » – читал он по её коварным, как потревоженный сераль, очам.

Ломая все каноны служебно-романтического жанра, и по рассудочным прогнозам более напоминая раковую опухоль, их шашни развивались добрые полгода. Она была его лет на двенадцать старше, довольно вспыльчива, хотя – отзывчива, когда другим бывало плохо. При этом – неглупа и рассудительна во всем, чего касалось ее женской репутации, и без того небезупречной, уже подмоченной людской молвой. Он ненамного бы ошибся, если бы сказал, что к полному исходу их нештатных отношений нажитая тяга к романтичным приключениям уже соперничала в ней с чувством безотчетной платонической любви, расцветшей как подснежник на припеке. Сорвать тот и приобщить к вечернему букету в своем солидном будуаре казалось ей недопустимым святотатством. Так что она этим первоцветом вволю тешила себя, но, опасаясь кривотолков, предпочитала упиваться, как дорогим фетишем, издали, – взяв тут на себя еще мало завидную наставническую роль. В перепадавших между дел минутных разговорах она с большим искусством всячески скрывала свои чувства или облекала это в материнскую опеку.

– Я слышала, вы зачастили в м аа шбюро? – раз прорвалось у нее в качестве такой сентенции. – Не верьте этим барышням, всё лгут. Неряхи и распутницы, всё только воду бал аа мутят и перед к аа ждым встречным поперечным юбки задир аа ют. Сплошной Гоморра и Содом. Не дайте этим папильоткам окрутить себя! Вы слышите? Остерег аа йтесь!

Но следует отдать ей справедливость: будь она не так умудрена, их отношения в той пораженной неформальным Купидоном обстановке наверняка закончились бы более банально. Когда он не сумел вернуть, должно быть, выроненный где-то по дороге карандаш и откровенно обо всем ей рассказал, она в ответ призналась, ладно еще без свидетелей, – держась за степлер, судорожно хряскавший в ее руке, и от смятения прижав к себе скоросшиватель, как на Библии:

– Вы меня едва не уморили, дорогой! По-женски даже ж аа ль. Вы предст аа вляете? Но я вас, к сч аа стью, не ошиблась! – И густо покраснев от удовольствия, расхохоталась.

Наверно эти безответственные отношения, с густым начесом флирта или лицемерия, с позиций нынешнего дня можно было расценить иначе. Но благодаря судьбе так вышло, что не это было его главной встречей здесь. Ну да. А что есть в жизни главное? Быть может, главное всегда стоит и ждет, а всё случайное бежит куда-то? Понятно, это он сейчас так думает. Или вот еще такой вопрос: как много стоят те или иные наши убеждения, когда один бесславный миг способен разом изменить и нашу искренность и то, что раньше нами виделось как цель?

Стараясь выработать аккуратность, папки он носил в опущенной к левому бедру руке, обхватывая снизу корешки ладонью. Решив придерживаться строгого порядка, он не рассчитывал на то, чтобы его за это похвалили. Как по отдельным качествам ума, так и по целостному складу психики ему гораздо проще было выполнять такие операции, когда не приходилось отвлекаться на бесконечные поклоны и приветствия, запоминать ту произвольную последовательность, в которой надо разносить бумаги, и безошибочно знать всех, к кому он заходил, по именам. Поэтому, обычно занятый своими мыслями, он был до крайности несобран при выполнении того, чего входило в круг его обязанностей, путал назначения по срочности доставки, сбивался с самим же установленного алгоритма, и поначалу ему было нелегко. К тому же пока он делал марш-броски по этажам, пальцы от усердия потели, предательски запечатлеваясь на пупырчатой поверхности, и перед раздачей приходилось протирать взопревший дерматин платком.

И вот, за этим действием его раз кто-то подтолкнул, злосчастные «дэпэши» сшивками и вперемешку разлетелись. Едва не выронив и папку, он в недоумении глядел на полубога в черной тройке, прыгавшего подле точно жаба по паркету. (Такое было впечатление при взгляде на него: истинно, как жаба, занятая поиском каких-нибудь букашек на болотной пустоши). Прыгая, тот что-то тараторил, при этом норовил своим локтем всё отстранить его, когда он пробовал помочь.

– Раз, два, три. Четвертой, самой проклятущей, не хватает. «А» упало, «Б» пропало. Эка незадача, вот те раз! Простите милостиво, сударь, уж я без этих шалостей никак.

Делать больше ничего не оставалось, кроме как стоять как увалень, столбом и ожидать. Сотрудник был, похоже, не в себе; и вообще, здесь так вести себя не полагалось.

– Вестимо нет: не принято, не привилось, не полагалось! – закинув голову, радостно и оглушительно воскликнул тот. – По совести сказать, я сам как увалень: коли одно найду, так уж другое верно потеряю. Уж чем Господь пожаловал, тем до могилы наградил. Уж это так. Да ведь не всякое же лыко в стр о ку, а? Простите, упустил осведомиться в этой суводи. А вас по отчеству как величать?

Статиков конфузливо представился: пока его все называли лишь по имени, ничем не выделяя из других рассыльных, которые своим радением со стороны напоминали, может, взмыленных чистопородных скакунов. Так что чего уж было удивляться его смущенному потерянному виду.

Мужчина перестал возиться на полу, внимательно взглянул, и по его лицу скользнула тень сомнения. Ответ был им воспринят озадаченно.

– Эвон отколь ростки у вас. Заходный имать быти ? А что, в солянке нашей не убудет. Шериветев. Да вы обо мне уже слышали?

Растерянность, пожалуй, чего доброго могли принять за неотесанность, а тугоумие за непочтительность: до этого они встречались только мельком и нечего пятнавшего или нелестного, на что тот вроде намекал, Статиков о нем сказать не мог.

– Это вы-то?..

Шериветев снизу вверх уставился зрачками выкаченных глаз, будто выковыривал ответ на свой вопрос. Но тут поднялся и расплылся в сахарной улыбке:

– Хм, а ведь и впрямь!

Все вышло точно в ступоре и страшно неуклюже. Отдав бумаги, сотрудник снова извинился, за этим как-то чопорно расшаркался и скрылся.

Кляня свою неловкость, Статиков стал разбирать у подоконника перемешавшуюся почту с налипшей на поля пыльцой. Документация предназначалась для архива: там скрупулезно проверяли всё, разглядывая чуть ли не под лупой каждый плохо пропечатавшийся знак, словно это дарственные или закладные, и если находили непорядок, то делали в сопроводительной свои шифрообразные пометы. Так что в результате приходилось часть документации нести обратно, ждать, когда все «исходящие» исправят, и после возвращаться. Бывало, что он дважды в день проделывал такие круговые путешествия в архив, который был на первом этаже в другом крыле, за дверью со звонком и, как часы с кукушкой, тут же открывавшимся окошечком. Особого труда это не составляло, но отнимало уйму времени, которым можно было бы распорядиться более результативно. И погодя, когда он понял, в чем был смысл придирок, то его подмывало даже самому исправить мелкую неточность или опечатку. В своем не больно лестном допущении сотрудник вообще-то не ошибся: раз уж ему это поручили, он мог бы исподволь узнать чего-нибудь из этих отслуживших рапортов и заявлений. Но для чего? ему это и в голову не приходило! Среди пронумерованных страниц на глаза ему попалась мятая служебная записка с услышанной до этого фамилией в углу: « от Шериветева В. А., вед. экономиста ».