Павло Кобель - Сантехник

Ему вспомнилось, как год назад он ходил в райцентр сдавать куриное перо.

Тогда ему посоветовали одного предпринимателя без образования юридического лица, который оказался столь недоверчив, что требовал, чтобы кур ощипывали прямо у него на глазах.

Ожидая своей очереди, Ромуальдыч читал трехтомную физику Ландсберга, которую выменял пару лет назад у заезжего библиотекаря на две тачки куриного помета. Слова были ему неинтересны, и он их пропускал, зато подолгу и с наслаждением разглядывал диковинные значки, из которых состояли формулы.

– Вот не знала, что здешние крестьяне столь образованны, – раздался вдруг неподалеку скрипучий женский голос.

Подняв голову, он увидел немолодую женщину с разбросанными по лицу отчетливыми следами былой красоты.

– Куры научат большему, чем любая книга, – отвечал ей дед, – они несутся и гадят по всей округе.

Так слово за слово они разговорились и провели в беседе целых два часа четырнадцать минут и тридцать одну секунду. Женщина рассказала, что приходится ПБОЮЛу двоюродной бабкой, что жизнь у нее скучная, и дни похожи один на другой как две куриных какашки. А Ромуальдыч рассказал ей, что не бывает двух одинаковых куриных какашек. Каждая из них имеет свою особую форму, свой запах и цвет, многое также зависит от освещения и от того, что в данный момент происходит в душе смотрящего. Он был рад неожиданной слушательнице и так увлекся, что начал чертить на песке те самые значки из книги и сильно воодушевился, увидав, какими похожими они у него выходят.

– Где ты всему этому выучился? – удивилась бабка.

– Где все, там и я, – ответил дед. – На заднем дворе школы, где я учился, было много всякой живности.

Ему было досадно, что она его перебила, и он, торопясь и захлебываясь словами, стал рассказывать дальше. С куриного он перешел на утиный помет, потом на индюшачий, а она слушала его, раскрыв рот, и все пыталась пошире распахнуть свои маленькие подслеповатые глазки. Время текло незаметно, и Ромуальдычу хотелось, чтобы день этот никогда не кончался, но тут вышел из лавки ПБОЮЛ и, ткнув кривым пальцем в четырех несушек, коротко бросил:

– За деньгами приходи через год.

Предназначенное расставанье обещает встречу впереди. Дед радовался предстоящей встрече и в то же время тревожился: а вдруг бабка уже давно померла. Много ведь всякой пернатой живности проходит через их двор, какой-нибудь из петухов вполне мог ее затоптать.

– Ну и пусть, – сказал он рябой курице, все еще высиживающей свое странное яйцо. – Велика важность. Была бы проруха, найдется и старуха.

Но другой половиной своего тела он чувствовал, что важность в последнее время и впрямь великовата. И у куроводов, и у куроедов, и у курощупов, и даже у куропаток всегда есть одно-другое заветное место, где живет та, ради которой можно пожертвовать радостью, счастьем, удовольствием, самолюбием, здоровьем и остаться ни с чем.

Рассвело уж совсем. Хризантемы в саду так и не принялись, и единственное, на что можно было положить глаз в полном бурьяне, давешнее растение неизвестной Ромуальдычу породы. За истекший ночной период оно вымахало сантиметра на два и пустило в сторону восходящего солнца листочек в виде стрелки, похожий на цыплячий хвостик.

Вокруг слонялись куры. «Хорошо им, – недобро подумал Ромуальдыч, -только жрут и срут, падлы, а о смысле жизни совершенно не задумываются».

С другой стороны, задумайся они хоть на миг, и их нежные куриные мозги, ныне столь высоко ценимые гурманами, перестанут быть деликатесом и превратятся в обычные потроха.

За всю свою не такую уж короткую жизнь они не прочли ни единой книги, даже вполне доступного им «Алхимика» знаменитого писателя Паоло Коэльо. Неведомы им и последние новости об уголовном преследовании мятежных олигархов, пластической операции на обратной стороне тела, мужественно перенесенной Борисом Моисеевым, вечной как мир реформе ЖКХ. Зато они счастливы и щедро делятся с человеком своим теплом, привязанностью, пухом и перьями, бедрышками, голенями, нежным фаршем из грудки.

«Превратись я сегодня из простого крестьянина в какого-нибудь фермера и начни убивать их одну за другой, они сообразили бы что к чему лишь после того, как оказались бы в чьем-нибудь жюльене, – думал Ромуальдыч. – Они доверяют мне больше, чем Президенту и Правительству вместе взятым, и только потому, что я веду их туда, где их, может быть, и ощиплют, но, по крайней мере, накормят».

Он сам удивился тому, что в голову ему поналезло столько всяких мыслей. Добро бы еще они копошились только внутри головы. Может, это оттого, что над миром висит проклятие? А, может, надо просто сходить в баню?

Раньше в село по большим праздникам приезжал банный автобус, где можно было всласть попариться, а иногда, перед выборами в Верховный Совет, даже попить «Жигулевского», прозрачной жидкости с легким привкусом пива. Но это было раньше, теперь праздников стало больше, а воды и тепла намного меньше. Выборов стало еще больше, чем праздников, но вместо бутылок «Жигулевского» привозят портреты Жириновского и голых артисток из самой Москвы, которые скачут по снегу и дурными голосами кричат: «Наше дело – справа налево! Голый суй, а не то проиграешь!».

Ромуальдыч плотнее запахнул зипун. Он знал, что всего через несколько часов, когда солнце достигнет (как бишь его, еще команда такая футбольная есть… нет, не «Анжи»…во – «Зенит») зенита, начнется такая жара, что не под силу будет гонять кур по палисаднику. В этот час спит вся Бразилия, даже Пеле, и тот дрыхнет. Зной спадет лишь под вечер, и только тогда можно будет снять с плеч тяжеленный зипун. Но ничего не попишешь: именно он, говаривают старики, спасает от холода.

«Лучше быть всегда готовеньким», – думал Ромуальдыч с чувством благодарности к зипуну за то, что он такой тяжелый и вонючий. В общем, как у зипуна свое предназначение – вонять, так у Ромуальдыча – свое. Предназначение его жизни – гнать, а уж что гнать – курей, велосипед, самогон – абсолютно не имеет значения. Ромуальдыч на этот раз собирался объяснить бабке ПБОЮЛа, как это так случилось, что простой крестьянин умеет гнать самогон.

А дело было в том, что в их селе умение гнать самогон передается по наследству, причем не только по мужской, но и по женкой линии. Одно время, еще при Иосиф Виссарионыче, этим вопросом шибко интересовались генетики, часто наведывались в село, брали на анализ говно, которое по научному называли «кал», но потом все куда-то сгинули вместе с этим самым калом и председателем к алхоза.

Генетики научили Ромуальдыча латыни, не всей, конечно, но пару-тройку фраз типа «in vino Veritas» или «sic transit gloria mundi» он при случае ввернуть может, они же привили ему безответную любовь к формулам, посредством которых ученые умеют сложно и непонятно описывать даже самые простые вещи. И однажды он пришел к отцу, набравшись для храбрости, и сказал, что самогон пока больше гнать не хочет. Он хочет учиться.