Алексей Лопинцев - Если вы хотите с ним поговорить… Новеллы

Когда наше время истекало, она ловила такси на холодной улице, я махал ей вслед и брел несколько кварталов домой. Любовь, смешанная с болью… Она все понимала и тоже надеялась на чудо, которое постоянно откладывалось. Так и не было полуночного звонка в дверь, не было меня на пороге, пустой оставалась ее спальня. Иногда она срывалась, злилась, но никогда мне ничего не говорила, оставляя страдания на своей подушке. Конечно, я знал об этом. Ведь чувствовал ее, будь она в моих объятиях или в другой стране. Как и она чувствовала. Наша боль, смешанная с любовью… пронзительной, оставляющей незаживающие годами раны… Мы много раз хотели остановиться. Пытались строить каждый свое счастье. Но наши души настолько сплелись, что мы уже не различали, где моя, а где ее. У нас не было сил их разорвать, иначе нам стало бы невыносимо жить в этом обжигающем холодом мире. И мы возвращались, и возвращались в это тихое уютное кафе, где был джаз и ирландский виски.

Даже сейчас, когда наши волосы тронула седина, мы боимся потерять друг друга. Мы встаем из-за столика, оставляя почти нетронутым кофе. Я, как и раньше, помогаю тебе надеть пальто, и мы вместе молча выходим на одну из нью-йоркских улиц, направляясь к Центральному парку. Как и прежде, мы больше молчим, чувствуя все, что нам нужно. А ближе к ночи возвращаемся домой, ложимся под одно одеяло, чтобы проснуться утром, сварить кофе и бесконечно смотреть друг на друга, понимая, что так было всегда.

Отделение онкологии было заперто с тех пор, как в третий корпус больницы, где оно располагалось, влетела ракета. Это случилось год назад – в самом начале войны. Врачей и пациентов тогда эвакуировали, а входы в здание с зияющей в центре фасада дырой в три этажа, похожей на безобразный рот с обнажёнными клыкастыми лестницами, перекрыли до лучших времён. Из уцелевшего корпуса хирургии в приёмный покой онкологии ещё на днях можно было попасть только через общий коридор, отделённый дверью с большим стеклом. Но недавно из соображений безопасности – здание разрушалось – и её защёлкнули на замок да подпёрли истёртым дерматиновым креслом.

Однако за той дверью кто-то был. Мелькнувшую за матовым от пыли стеклом человеческую тень мальчик лет десяти разглядел, как только оказался в пустом гулком едва освещённом коридоре. С больничной койки он встал несколько дней назад, и обычно здесь заканчивались его исследования лестниц и переходов клиники. Пока тень оставалась за дверью, она была для него безопасна – он панически боялся чужих – поэтому мальчик принялся играть в классики на кафельных квадратах пола, считая каждый прыжок шепотом. Тень шевельнулась. Мальчик на мгновение замер, но любопытство возобладало. Он шажками, едва прихрамывая, стараясь не шлепать босыми ногами, приблизился к двери, взобрался коленями на скрипучее кресло и лбом уткнулся в стекло, чтобы получше разглядеть незнакомца.

Им оказался старик в инвалидной коляске. Он сидел напротив окна, покрытого паутиной трещин, и глядел то ли на дымный после утренней бомбёжки город, то ли на низкое мутно-серое небо с набегавшими к дождю облаками. Мальчик постучал по алюминиевой раме двери. Незнакомец как будто ждал этого и, крутанув узкие колёса, развернулся. Секунду они изучали друг друга. Даже сквозь пыльное стекло лицо старика выглядело светлым и чистым, несмотря на потрёпанную бороду и небрежные спадающие на лоб седые волосы. Незнакомец потянулся к ручке и тут же щелчок замка эхом пролетел по коридору, натужно заскрипела пружина, завыл сквозняк.

Мальчик вздрогнул и вцепился в спинку кресла. Его глаза заметались, крик подкатил к его горлу. Он всегда кричал, если незнакомые люди подходили к нему слишком близко, особенно если те не носили белых халатов. Но во взгляде старика было что-то успокаивающее, горела какая-то искорка, блеску которой можно доверять. Мальчик разжал руки и спустился на пол. Старик улыбнулся, прищурившись, и живо заговорил густым голосом:

– Всё-таки правду говорят: если ты нуждаешься в помощи, Всевышний обязательно тебе её пошлёт, только наберись терпения. Заходите, молодой человек. Отсюда открывается замечательный вид.

Мальчик глянул в окно. Конечно, за ним не было ничего нового – только прокопчённые скелеты домов. Мальчик переступил порог. Дверь захлопнулась. Но на этот раз он не вздрогнул.

– Вы из этого отделения? – спросил он, старательно выговаривая слова – из-за тугой повязки, закрывавшей почти всё лицо, ему трудно было открывать рот.

– Нет-нет, – ответил незнакомец с наигранной строгостью, – я искал жену. Она лечилась здесь. Но сейчас тут пусто, а я заблудился. Никак не могу найти выход. Знаешь, на этой коляске очень трудно перебираться с этажа на этаж. Раньше были лифты, теперь приходится работать руками. Выбился из сил.

– Я могу проводить вас к моему врачу. Он вам поможет. Он хороший человек.

– Ни в коем случае! Понимаешь, мне нужно срочно выбраться отсюда. Я слышал, ты всё тут знаешь. Поможешь?

– Вы слышали обо мне!?

– Конечно. Такие старики как я о многих слышали и знают. Так, поможешь?

Мальчик пожал плечами. Старик с лёгкостью притянул его за руку почти вплотную к себе и заговорщецки зашептал:

– Мне очень нужно найти свою жену. Без тебя мне не выбраться.

– Но я не знаю, куда отсюда увезли людей.

– Я покажу.

Мальчик сначала мелко, затем всё уверенней закивал, словно внутри него сошлись в битве противоречия и в конце концов победило то, что во взрослой жизни признаётся за храбрость.

– Как твоя нога? Ты можешь идти? – спросил старик.

– Да. Она зажила и почти не болит.

– А твоё лицо…, – старик покачал головой, – Всевышний покарает их, будь уверен.

Мальчик не ответил. Он давно не смотрел на себя в зеркало.

– Нам туда, – сказал старик и указал на длинный коридор онкологии, заканчивающийся кромешной темнотой, – поторопись, молодой человек. У меня мало времени.

Мальчик взялся за рукоятки коляски и покатил её в ускользающую тьму. Он был уверен, что миновав все больничные палаты и кабинеты отделения онкологии, двери которых были открыты настежь, из-за чего ветер свободно метал из угла в угол редкие обрывки бумаг, они уткнутся в разрушенную лестницу, после чего старик попросит увезти его в терапию, где он немедленно ляжет в свою постель и затребует доктора. Но коридор всё не заканчивался. Он то извивался змеёй, то нырял в темноту, то вновь озарялся мутным светом из распахнутых комнат, где застыл беспорядок, напоминавший о панике, надрывно ревущей сирене, едком дыме, в котором врачи и медсёстры выносили на руках людей, многие из которых тогда погибли. Чем дальше продвигались мальчик и старик, тем более ветхими казались стены. Толстый слой тёмно-зелёной краски, а затем и штукатурка отпадали лоскутами, тут же превращаясь в пыль, облачка которой подхватывал и уносил с собой сквозивший отовсюду ветер. Кафель пола, усеянный трещинами, местами отбитый, глухо постукивал под босыми ногами. Но вскоре и он стал исчезать, уступая тёплой густой темноте, разлившейся внизу.