Александр Стрекалов - Немеркнущая звезда. Роман-эпопея в 3-х частях. Часть 2

Со Збруевым он простился холодно возле своей калитки, даже и при расставании не пожелав взглянув на него, удостоить взгляда.

– Ну что, завтра как обычно, в семь? – спросил почуявший неладное Сашка.

– Да, в семь, – на бегу с неохотою бросил Вадик, с облегчением расставаясь и прячась от ненавистного дружка за забором.

–…Фу! – радостно выдохнул он, забежав домой, как от собаки бешеной дома от Сашки спрятавшись, и тут же обратился с наказом к поджидавшим его на кухне завтракать брату и сестре: – Если Збруев будет сегодня звонить по телефону, – строго стал наставлять он их, – меня нет дома. Ушёл я, уехал, нет меня! И буду когда – неизвестно! Для него меня теперь нет! И никогда не будет!… Вот гнида сушёная, недоношенная!…

Вечером он с похожею просьбой обратился к пришедшей с работы матушке.

– Мам! – с жаром сказал он ей, лишь только Антонина Николаевна показалась на пороге дома. – Завтра утром ко мне Збруев опять прибежит: в парк будет звать как обычно. Так ты скажи ему, что меня нет, что убежал я уже, его не дождавшись. Встал, мол, что-то сегодня рано, ждал-ждал – и убежал, не вытерпев. Пусть он домой возвращается, или же один бегает, как хочет.

– А что у вас с ним случилось-то? – встревожено посмотрела на сына уставшая за день мать.

–…Да-а-а ничего особенного, – замялся Вадик, глаза отводя в сторону. – Надоел он мне просто, сил нет. Злобный какой-то стал, ядовитый как гриб мухомор, насмешливый! Слова по-человечески уже не может сказать: всё с наскоком да с подковыркой. Видеть его не могу, поганца, его морду конопатую и ехидную. Скучно мне стало с ним – и до тошноты противно!

–…Ну, подожди, Вадик, не горячись, не наговаривай лишнего на хорошего мальчика, с которым вы так крепко дружили ещё совсем недавно, и, надеюсь, будете продолжать дружить: задачки опять решать будете, к экзаменам в институт готовиться, – сбитая с толку мать окончательно растерялась. – Ты преувеличиваешь, наверное, всё, и усложняешь. Ну, поссорились из-за чего-то сегодня, – ну и что? Все ссорятся – и мирятся потом. И вы завтра помиритесь, я уверена, когда вместе по парку побегаете, поговорите с ним по душам. Не нужно только так резко действовать, как хочешь ты, не нужно по живому рубить – это будет вам обоим больно.

– Да не помиримся мы никогда! И никогда уже не подружимся с язвой такой! таким подлым и завистливым типусом! Про какие задачи ты говоришь, мам?! какой институт?! – когда мы готовы уже с ним подраться! физиономию набить друг другу! Вот ведь уже дело к чему идёт! чем всё может кончиться!…

Антонина Николаевна из сказанного не всё поняла, но почувствовала: дело серьёзно. Таким возбуждённым и злым она старшего сына давно уж не видела, давно его так никто не бесил.

–…Ну-у-у, а может тебе тогда самому ему позвонить и сказать, чтобы не приходил больше? что тебе не хочется бегать? что надоело, мол, и всё такое? – неуверенно посоветовала она, на первенца посмотрев болезненно.

– Как я ему это скажу, мам, как?! – насмешливо скривился Вадик. – Открытым текстом прямо?! Иди ты, дескать, куда подальше, парень, и больше не приставай ко мне со своею дружбой?! Это уж слишком будет, как ты понимаешь: это будет война.

–…Ладно, – после некоторой паузы согласилась расстроенная разговором матушка, которой и жаль было старшего сына, очень жаль: она его так любила! – но которая понимала одновременно, что на её глазах и при её попустительстве затевается что-то неправильное и недостойное, что может аукнуться им обоим потом. – Так и быть: скажу ему завтра, что нет тебя. А там уж пусть будет, как будет…

На другое утро, как только Збруев в семь часов ровно позвонил в дверь, она вышла ему навстречу и, краснея и смущаясь, сказала, что Вадик сегодня встал рано, ждал Сашку, ждал… и потом, не дождавшись, решил убежать один – чтобы время не терять даром.

– Он тебе велел передать, – сказала мать напоследок, под ноги себе смотря, – чтобы ты его догонял, что вы с ним там, в парке, встретитесь.

Удивлённый и обескураженный Сашка бросился в парк со всех ног, ничего не понимая из происходящего, бегал там, бегал в одиночестве, зорко оглядываясь по сторонам, по прохладно-пустынным аллеям глазами цепкими шаря в поисках исчезнувшего дружка; весь парк из конца в конец обежал и, не встретив его в итоге, назад один воротился.

– Ты где утром сегодня был-то, скажи? – позвонил он ему по телефону из дома, едва успев спортивный костюм снять, и даже ещё и не умывшись.

– В парке бегал, – спокойно соврал Стеблов, звонком и вопросом таким не довольный.

– Где же ты там бегал, позволь узнать, по каким-таким закоулкам тайным, что я тебя разыскать не смог, как ни старался? – попробовал было пошутить Сашка, но Вадик даже и по телефону почувствовал холод и раздражение в нём, что гневом и бранью нешуточной готовы были вот-вот обернуться.

– Сначала в парке побегал; потом вокруг пруда пару раз обежал; потом домой вернулся.

Вадик сознательно упомянул про пруд: чтобы враньё его не было уж столь откровенным. Парк-то у них был небольшой, и потеряться в нём, особенно утром, было проблематично.

–…А чего же меня не дождался? – помолчав, спросил ещё Сашка.

– Спишь долго! – натужно засмеялся в трубку Стеблов. – А я сегодня встал рано: часов в шесть, кажется. Чего, думаю, целый час тебя сидеть, дожидаться буду – лучше побегаю пока один.

Между приятелями установилось молчание, тягостное для обоих. Нужно было заканчивать разговор.

–…Ну а завтра-то будем бегать?… или как? – наконец-таки услышал Вадик приглушённый голос в трубке, совсем ему незнакомый.

– Конечно, будем, – уверенно пообещал он, уже заранее зная, что не выйдет на встречу, что будет всё утро спать.

–…Во сколько?

– В семь, как всегда.

–…Ну ладно, да завтра тогда. Завтра я забегу за тобой.

И Сашка быстро простился…

Но назавтра картина у них повторилась: Збруеву опять дверь открыла Антонина Николаевна и опять, краснея и запинаясь, сказала ему, что Вадик один убежал и просил передать, что будет ждать его в парке. Побелевший от обиды Сашка в другой раз пустился в парк – дружка своего разыскивать, – но друга там опять не увидел, нигде. И, кажется, понял всё: что его водят за нос, хотят от него избавиться. И рассвирепел от этого своего прозрения, очень сильно рассвирепел – до глубины души, что называется…

А у Стеблова в этот момент был серьёзный разговор с матушкой.

– Знаешь что, Вадик, – строго выговаривала она ему, обиженная своей незавидной ролью и не желавшая более мириться с ней, участвовать в придуманном сыном спектакле. – Ты волен, конечно же, сам выбирать: дружить тебе с ним или не дружить, встречаться или не встречаться, – но вопрос этот ты должен уладить сам, не втягивая меня в это дело. Я не хочу более обманывать этого мальчика: у меня это плохо получается, и я начинаю саму себя призирать.