Ида Мартин - Дети Шини

Марков:

Во-первых, не ори! А во-вторых, ты должна гордиться, что она думала о тебе перед смертью».

Хотелось написать что-то оскорбительное, но связываться с Марковым было бессмысленно.

Тогда скрепя сердце я все же достала из кармана вечернего, ни разу не надеванного платья клочок клетчатой бумаги с номером Якушина и минут десять сидела над ним, гипнотизируя.

Я никогда не звонила Якушину, да и разговаривала с ним всего пару раз в жизни. И оба раза это было мучительно. Ведь он мне тогда жутко нравился. Он был в десятом, а я – в восьмом. Всего два года назад, а казалось, прошла целая вечность. Павлик раздобыл мне тогда его телефон, он был в курсе.

Но я не стала звонить. Не потому, что несмелая, просто хотела, чтобы Якушин сам обратил на меня внимание. Но он не обратил, а неожиданно ушел в начале одиннадцатого класса из школы в медицинский колледж.

С тех пор уже много воды утекло, и сейчас у меня была действительно важная причина, за которой не скрывались никакие чувства или тайный смысл.

На одиннадцатой минуте бессмысленных терзаний я все-таки нажала на кнопку вызова, в глубине души надеясь, что номер недействителен. Но абонент оказался доступен и даже ответил после второго гудка.

– Саша, привет. Меня зовут Тоня Осеева. Мы раньше учились в одной школе. Я насчет Кристины Ворожцовой. Ты же понимаешь, да? – на одном дыхании выпалила я.

– Привет! – доброжелательно откликнулся Якушин. – Понимаю.

– Мы с Кристиной почти не общались. Правда. Она, наверное, что-то перепутала.

– Если честно, я сейчас дома, и мне не очень удобно это обсуждать.

К тому, что он не захочет со мной разговаривать, я была готова, но Якушин, немного помолчав, вдруг спросил:

– Ты сейчас что делаешь?

– Ничего. Просто.

– Ты вообще где живешь?

– Возле поликлиники.

– А я за зеленой высоткой. Давай заскочу минут через пятнадцать. А то у меня в семь брат приедет, и мама сказала обязательно быть.

Пробормотав на автомате адрес, я отключила телефон и остолбенела от того, что произошло. Я не только сама позвонила Якушину, он еще и в гости придет. А у меня даже к чаю ничего нет.

Я – полная дура. Потому что неожиданно разнервничалась. Начала носиться по квартире, не зная, за что хвататься, хотя дома у нас всегда идеальная чистота. Зачем-то решила помыть голову и сразу передумала, так как все равно не успела бы высушиться.

Побежала переодеваться и долго стояла перед раскрытым шкафом, не в силах сообразить, что лучше надеть.

Пришлось просто сесть и напомнить себе, что я не какая-нибудь легкомысленная идиотка, чтобы волноваться из-за парней. Эта тема вообще не для меня и не про меня.

К счастью, Якушин тоже не заморачивался сборами: пришел в домашних спортивных штанах, куртке нараспашку и кроссовках с развязанными шнурками. Просто пробежал по боковой дорожке и под окнами срезал, чуть больше пары минут.

Обычно ко мне никто не приходил. И я сама не ходила. Тем более, не знала, как вести себя с парнем. А уж если этот парень твоя давняя несбыточная мечта, и подавно. Но Якушин сам быстро нашелся. Сунул куртку на вешалку, скинул кроссовки. От его темно-зеленой в крупную черную клетку рубашки повеяло апельсинами и табаком.

– Куда идти?

На кухне у нас всегда чисто, как в телевизионных кулинарных передачах, потому что моя мама не готовит. По праздникам и особо торжественным случаям готовит папа, но это бывает очень редко. А Вера, наша уборщица, приходит два раза в неделю и по-любому все тщательно моет.

Якушин выбрал высокую табуретку возле окна.

– Значит, ты из нашей школы?

– Да. В десятом.

– Понятно, – он уловил мою неловкость. – А Галина Станиславовна еще работает?

– Куда же она денется?

Мы замолчали. Я была готова сквозь землю провалиться оттого, что не умею изображать милое создание и трепать языком обо всем подряд.

– Ты-то хоть знал Кристину?

– Я ее и сейчас знаю.

– Ты прав. Все так перемешалось.

– Сам никак не привыкну. Только видел человека, болтал с ним, и тут такое.

Он встряхнул головой, словно прогоняя дурной сон, и мое сердце сжалось от болезненного фантомного воспоминания.

У него было такое лицо, что смотришь, смотришь и никак не можешь ухватить, в чем секрет. Вроде ничего особо выдающегося – обычное среднестатистическое лицо, но в то же время необыкновенно открытое и обаятельное.

Мое молчание Якушин воспринял по-своему.

– Послушай, если собираешься спрашивать, из-за чего Кристина это сделала и при чем тут ты, то это бесполезно. Я сам ничего не понимаю.

– Вы с ней встречались?

Вполне логичный вопрос, но он поморщился.

– Я живу на шестом этаже, прямо под ней. Наши родители дружат лет десять и вечно нас женят.

– Ясно.

– Мы вместе отмечали Новый год. Их семья и наша. Все было хорошо, нормально. Ничего странного или необычного.

– А как вообще это получилось? Ну, как она?.. Когда?

– Вечером первого января, часов в десять. Леша, мой брат, с женой только от нас уехали. Папа пошел проводить их до метро, а я понес Ворожцовым стулья. Один оказался из Кристинкиной комнаты. Тетя Надя только зашла к ней, и тут же обратно. Глаза безумные, судорожно пытается что-то сказать, но не может. Захожу в комнату, а там Кристина лежит на полу в полной отключке. Я пытался сразу ей желудок промыть, но моя мама начала вопить, чтобы я не занимался самодеятельностью, а дождался папу. Хотя потом врачи с «неотложки», подтвердили, что я правильно все делал. А тетя Надя все это время сидела на кровати и громко рыдала.

Невидящим взглядом Якушин смотрел перед собой.

– Знаешь, все происходило очень быстро и одновременно медленно, словно вечность тянулось.

Было видно, что ему хочется сказать что-то важное, ради чего он притащился сюда в январский холод и темноту. Морщился, ковырял угол стола, вздыхал и наконец с трудом выдавил:

– Я все время думаю, что мог бы ей помочь. Мог что-то сделать. Но не сделал.

– Она делилась с тобой?

– Скорее, наоборот. Она здорово слушала, а я этим пользовался.

– Ныл, что ли?

Тут он наконец поднял на меня свои прекрасные глаза, настороженно посмотрел и вдруг расхохотался. Очень по-доброму, тепло и открыто.

– Можно и так сказать. Помню, в прошлом году я стоял у подъезда, а она возвращалась из школы. Подавленная и замороченная. Я пошутил, что у нее на лице написана вся мировая скорбь, а она серьезно так отреагировала: «Хорошо тебе, у тебя все есть. Живи себе и радуйся». Я спросил, что «все», а она «ну, друзья, близкие, люди, которые тебя понимают». И что, мол, у меня никогда не бывает плохого настроения, а значит и проблем. Тогда я сказал, что так все и задумано, потому что не хочу, чтобы другие видели, что эти проблемы есть. Ну, и пошло-поехало. Не знаю, то ли тон у нее такой был, то ли я совсем расслабился, но наболтал всякого. С того дня, как ни встретимся, она расспрашивать про все начинала и вроде не нависала особо, мне даже нравилось с ней разговаривать. Но однажды вдруг сказала, что я бедный и заслуживаю сочувствия. Представляешь? Я, конечно, разозлился и высказался, что она сильно сгущает краски, потому что у меня все хорошо. Немного резко, правда, сказал. Грубо. Ну, то есть мы не ссорились, но больше о таком не разговаривали. Может, она на то обиделась?