Альманах - Альманах «Российский колокол» №2 2017

Слоны с ослами собрались всерьёз на холм высокий вместе затянуть обоз.
Но по какой его везти дороге? К вопросу подошли ответственно и строго.
Слоны, серьёзные и бравые, обоз тянуть хотели только вправо.
Упрямые ослы, исполненные гнева, тянуть обоз хотели только влево.
Слоны тянули, применяя силу. Ослов зато гораздо больше было.
Один другого обвиняли громко, но кладь старательно тянули врозь.
Вдруг от усердья лопнули постромки, и под откос скатился сломанный обоз.
Договорится нам бывает сложно, но без согласия победа невозможна.
И нет противодействию границ. Один лишь выход – заменить возниц.
Быть может, зебры или носороги. Сумеют вместе выбрать верную дорогу.

Эта сказочка проста. Жили-были два кота.
Один белый, другой серый, оба прелесть, красота.

Звали белого – Семён, до чего же красавец он,
и глаза-то с поволокой, и повадками – барон.
Ну, а серый, Тимофей, был ушастый и шустрей,
подхалимничал со всеми, и поэтому хитрей.

Сёмка сам приют нашёл. Жил на улице бомжом.
Угадал в толпе хозяйку, так за нею и пошёл.
Тимка родился на даче. Ну и как не взять? Иначе
выжить шансов было мало. Кошка-мамка убежала.

А теперь живут в квартире, в замкнутом и скучном мире.
Только вискас да обслуга, да гоняют друг за другом.
Их любимая игра начинается с утра.
А игра проходит так, что в квартире кавардак.
Но зато порой ночной и с тобою, и со мной
два мурлыки обеспечат нам и отдых, и покой.

К сожалению, с годами хворь овладевает вами.
Часто мучает и гложет. Дай бог доктор вам поможет.
А в больнице маета. И поверьте, два кота
тоже помогают. С ними в вашем доме доброта.

Всё изменяет время облик и песню, и стих,
лишь облегчая бремя давних ошибок твоих.
Год в этом мире каждый дорог. А если больной,
годы теряешь. И дважды в мир направлялся иной.

Благо врачи не пустили и разобрались с тобой.
Вылечили. Изменили в чём-то характер твой.
То, что считалось нужным, стало не важным. И ты
правду не ищешь недужно вместо простой доброты.

Песни звучат лишь старые. Нет им замены, когда
ты распрощался с гитарой, и, может быть, навсегда.
И для стихов твоих темы стало не просто найти.
А уж создать поэму?! Боже, спаси и прости.

Но не суди себя строго. Всё, что познал, пережил,
ты напиши, пусть немного, в меру желанья и сил.
Жизнь продолжается. Снова радует солнечный день.
Радует верное слово. Сгинули немощь и лень.

Верное слово подскажет, выдаст разумный совет
и наставления также знающий всё интернет.
И, по-английски, тоже с внучкой твоей Евой
он говорить поможет. Yes, better late than never.

На Четыреста двенадцатой горе
Я стою, подняв в молитве руки.
На Четыреста двенадцатой горе –
На неё поднялся не от скуки,
Подползая к небу… и в траве
Я ищу твои глаза густые.
Ты прекрасна! В этой чистоте
Ты островами мне дарована впервые.
На Четыреста двенадцатой горе
Я влюбился в сильные колени.
На Четыреста двенадцатой горе –
На неё сбежал от пьяной лени,
Большим орлом срываясь в океан
И взрываясь пеной Шикотана!
Ты умна, стройна и очень странна –
Богов курильских лучшая жена.

На Четыреста двенадцатой горе
Я, у Креста, осяду исхудавший.
На Четыреста двенадцатой горе –
До неё я был душой уставший.
По тропе уйду я за тобой,
В твоих ногах распознавая силу.
Ты меня на гору заманила…
И стала сном над бархатной травой.

Я буду ждать тебя в том самом сентябре,
На Четыреста двенадцатой горе.

Ничто не вечно, всё проходит,
Всё прорастает лебедой:
И этот чахлый пароходик,
Что приютился над Невой;
И эта чудо-деревенька,
Что раньше радовала глаз;
И этот интересный джаз,
Что вызывал у нас экстаз
И как интимный был маленько;
И наши пешие прогулки,
И танцы в ночь,
И радость в нас.
Мы наш с тобой кружили вальс,
У ресторана, в переулке.
Любили? Боже, несомненно!
И я люблю, сейчас, нетленно,
Смотря в глаза твои на память
И зная – что нельзя исправить…
И точно зная, всё не вечно:
Твои театры, мои речи
(У Достоевской [1] Станция метро (Санкт-Петербург) , на бегу) –
Люблю! И чувствую душой,
Что все не вечны,
Всё не вечно.
Лишь только небо бесконечно…
И пароходик над Невой.

Твоя простая, без рефлексов, тень,
как анти-нота, символ незвучания,
распластана теперь и ночь, и день
на плоскости немой стены молчания.

Стена из медных плит, со всех сторон,
замкнула время кругом отчуждения.
В её слои вморожены, как сон,
твоя взаимность и твоё прощение.