Никита Шамордин - Яснополянская сюита

© Шамордин Н., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

Впервые я увидел ее в темном коридоре редакции. Прямо на меня из прокуренной венецианской тьмы выплыла самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Высокая и стройная, с правильными точеными чертами лица, темно-рыжими волосами в каре и карими озорными глазами, она будто прошла насквозь. Меня обдало тонким ароматом духов со сладко-горьким оттенком. Мозг пронзила молния внезапного изумления. Кто она, как, откуда? Спросить было не у кого, она уже растворилась в пространстве. Да и как спросить, если у меня просто отнялся язык?

Во второй раз я увидел ее на каком-то журналистском выезде. С ним – с его длинным и худым, как палка, телом, с острым, как кинжал, лицом и резким и грубым, как кирза, голосом. Он был начинающим журналистом, бежавшим в наш город от хаоса перестройки из Закавказья. Полное имя его было Гариб, что значило чужеземец, но все называли его Гарри. Мезальянс их казался чрезмерным. Они подходили друг другу только ростом, оба были высокими, выше меня почти на голову.

В третий раз это случилось на праздновании Нового года в редакции. Все изрядно напились, во время праздничного танца главный попытался схватить за попу свою немолодую и некрасивую секретаршу, она при всех дала ему пощечину, а он послал ее и орал, что уволит. Веселье было в разгаре. Кто-то утешал главного, кто-то секретаршу, а я отправился к себе в кабинет этажом выше покурить в спокойной обстановке.

На подоконнике второго этажа рыдала она. Я подошел и поинтересовался, что случилось. Она не ответила, только уткнулась мне в плечо и зарыдала еще громче. Я стал шептать ей на ухо что-то успокоительное. Тихо, как рысь, из темноты коридора возник ее друг.

– Мэкки, – позвал он.

Странное имя, подумал я.

Она услышала его голос и зарыдала еще громче, крепче вжимаясь в меня.

– Я не хочу тебя видеть! – глухо и твердо произнесла она.

– Мэкки! – еще раз настойчиво позвал он.

– Гарри, – мягко, но твердо сказал я, – мне кажется, она не хочет сейчас с тобой разговаривать.

Он раздраженно постоял рядом какое-то время, потом произнес:

– Никита, проводишь ее домой?

Я кивнул.

Там, на подоконнике, она и поведала мне всю историю их кратких отношений. Собственно, дело у них уже шло к свадьбе. Но беда была в том, что она его не любила и замуж за него не хотела. Просто все складывалось так, как складывается в обычной жизни: родители давно уже были готовы отпустить дочь во взрослую жизнь, но она все колебалась и колебалась. Ей делали предложения: директор зоологического парка, пожилой редактор городской газеты, каскадер, студент-строитель, бизнесмен, укротитель змей, но ее все не устраивали. Точнее, те, кто устраивал ее саму (каскадер, студент-строитель, укротитель змей), не устраивали ее родителей. И наоборот. Гарри хоть и был чужеземец, но все-таки журналист, как и отец Мэкки. Да и сама Мэкки пыталась заниматься журналистикой, так что профессия примиряла будущего тестя с потенциальным зятем.

Гарри ушел, и я отвел Мэкки в свой кабинет, усадил в кресло, предложил сигарету и водки. Она не отказалась. Плакать она перестала. Я внимательно разглядывал ее так понравившиеся мне с первого взгляда и слегка смытые слезами черты какой-то особенной нездешней красоты.

Ко мне стали заглядывать коллеги, уставшие от спектакля главного с секретаршей, кто-то приходил с выпивкой и закуской, кто-то – покурить. В итоге остался небольшой кружок дам разного возраста и стиля, сотрудниц моего отдела и их подруг, и я предложил продолжить вечеринку у меня дома. Дамы согласились. Мэкки сперва порывалась ехать к родителям, но было видно, что ей этого не хотелось, и в итоге она присоединилась к компании.

У меня на кухне она взяла управление хозяйством в свои руки, стала варить макароны и нарезать бутерброды, чем совершенно меня сразила. Я взял в руки гитару и запел. Однако праздник продолжался уже так долго, что скоро всех начало клонить в сон.

Соорудив максимальное количество спальных мест – от раскладушки до матраца на полу – я предложил Мэкки спать на моем единственном диване. Сам улегся тут же с краю, не раздеваясь. Когда лёгкое посвистывание разнеслось по уснувшей квартире, Мэкки зашевелилась. Поняв, что она не спит, я развернулся к ней лицом.

– Мэк… – дальше последовало объяснение.

Мэкки не прерывала меня и не отстранилась, когда я начал гладить ее волосы. Осмелев, я запустил руку под кофточку.

– Я не могу так быстро! – горячо зашептала она, не отталкивая мою руку, но сопротивляясь всем своим голосом тому, что могло произойти. – К тому же мы здесь не одни! – укоризненно сказала она, поправляя лифчик и кофточку.

– Ты приедешь ко мне одна? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Посмотрим.

Хоть и было размеренное утро субботы, мои гостьи быстро собрались, попили чаю и разъехались по домам. Мэкки, уходя, помыла на кухне посуду и посмотрела на меня внимательно, как будто видела впервые.

– Я хочу тебя снова увидеть, – сказал я.

– Посмотрим, – снова произнесла она.

Когда за ней закрылась дверь, я вошел на кухню, закурил и вдруг понял, что у меня нет номера ее телефона. И в редакции она уже не появится до Нового года.

Несколько часов я ходил из угла в угол, не зная, чем себя занять, лишь бы не думать о ней. Не думать не получалось. Когда кончились сигареты и найденное в холодильнике пиво, меня осенила мысль: отец! ее отец! местный тележурналист! В моей записной книжке вполне мог быть номер его телефона.

Я раскрыл записную книжку. Да вот же он! Фамилия была написана, а имя – нет. Имени я и не помнил. Как же с ним разговаривать? А если подойдет жена, как его позвать? Нет, надо сразу же звать Мэкки! Но она говорила, что это имя родители не знают. Да какая разница! Главное – есть телефон!

Я набрал номер:

– Аллооо, – раздался в трубке вальяжный голос ее отца (как же его все-таки зовут?!!!)

Я колебался секунды три, а потом решительно выпалил:

– Добрый день! Можно услышать вашу дочь?

На том конце провода немного опешили, но все-таки позвали:

– Гииитааа, это тебя!

– Алло, – отрывисто сказала Мэкки.

– Мэкки, это я. Я соскучился. Кажется, я не могу без тебя жить!

– Хорошо, – сказала она. – Сегодня в шесть на площади Челюскинцев, – и повесила трубку.

Она! Назначила! Мне! Свидание!

В шесть часов на площади Челюскинцев она сказала мне:

– Понимаешь, это невозможно.

И закурила. Курила она очень изящно, ее длинные тонкие пальцы грациозно держали сигарету так, что казалось, будто она курит сигарету с мундштуком.