Наташа Хабибуллина - Колдуй, баба, колдуй, дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Не знаю, как звали мою прапрабабку по маминой линии, детская память не сохранила имя. Буду называть ее Анной.

Анна была ведуньей, женщиной крутого и решительного нрава. Мужа похоронила рано, после его смерти замуж больше не вышла, так и доживала свой век в одиночестве, вдали от детей. Но на старости лет, когда одной управляться по хозяйству стало трудновато, Анна попросилась в дом к старшему сыну. Выбор матери был очевиден – сын Василий считался в деревне человеком небедным, даже зажиточным, жил наособицу – единоличным хозяйством, так что лишний рот не стал бы ему обузой. Однако Василий забирать к себе мать не спешил. То ли опасался, что властная Анна перехватит бразды правления, то ли скупость его одолела, а может, имелась еще какая-то причина, но только между матерью и сыном будто кошка пробежала. Василий отослал мать к сестре, мол, езжайте-ка, вы, мамаша, к дочери, а нам и без вас неплохо.

Анна, обиженная таким «теплым» приемом, сказала тогда сыну в сердцах:

– Ужо помру я, Васька, наплачешься ты у меня!

А невестку предупредила:

– Видишь иконку в углу? Оттуда я Ваську сорок дней пугать буду. А ты меня не бойся, ничего я тебе не сделаю.

Сказала, и через неделю отдала Богу душу.

И вот с того самого дня, как Анна померла, Василий – человек, между прочим, здоровый и непьющий, не мог пройти спокойно мимо иконостаса в красном углу – что-то ему там все время примерещивалось. Он бледнел, покрывался испариной, хватался за сердце. Но от расспросов жены отмахивался, мол, ничего, пустяки, показалось.

А однажды ночью вышел во двор до ветру и не вернулся. Ходили слухи, будто бы кто-то над Васькой подшутил – подпер снаружи палкой дверь уборной. Так это было на самом деле или нет – неведомо, а только нашли Василия наутро бездыханного.

Старухи в деревне поговаривали, что это душа Анны наказала своего спесивого сына – выманила ночью из дома и напугала до смерти.

Дочь Анны – мою прабабку Матрену в деревне тоже иначе как ведьмакой никто не называл. Она могла останавливать кровь, лечить травами и заговорами, вправляла кости. Говорят, даже умела превращаться в животных, например, в свинью.

Свинья или дикий кабан, насколько я понимаю, считался воршудом нашего рода. У удмуртов так называют дух-оберег. Это своеобразный покровитель и защитник клана.

Таким духом мог быть кто угодно – медведь, волк, лось, щука или ворона, словом, любое живое существо.

Как и Анна Матрена рано овдовела, осталась одна с тремя малыми детьми на руках.

Моя бабушка Люда, дочь Матрены, в разговорах не раз упоминала один мистический случай, связанный с замужеством своей матери.

Однажды в ночь под Рождество юная Мотя вздумала погадать на жениха. Заперлась в горнице, поставила перед собой огромное старое зеркало, зажгла свечи…

– Суженый, ряженый, покажись!

Через какое-то время зеркало заволокло изнутри дымкой, а когда туман рассеялся, Мотя увидела в зазеркалье мужской силуэт. Ладный, кучерявый – не жених, а загляденье. Залюбовалась на него прабабка, а картинка в зеркале возьми да и сменись. Перед ней предстала деревенская ночь, бревенчатый дом на окраине, кругом ни души, только два дюжих мужика в телогрейках со всей дури дубасят кого-то третьего, лежащего на земле. Раз – сапогом по лицу, два – дубинкой по голове, три – за руки, за ноги – и бросили бесчувственное тело в канаву.

Так отходили бедолагу, что живого места на нем не осталось.

На этом видение исчезло, а Мотя осталась в полном недоумении – что бы всё это значило?

Спустя два года к прабабке посватался парень по имени Яша, в котором она без труда узнала своего суженого из зазеркалья. Молодые поженились, одного за другим родили троих детей, и вроде бы все в их жизни складывалось неплохо. Но однажды убежденный коммунист Яков, которому к тому времени стукнуло 33 года, решил прищучить местных кулаков – изъять у тех излишки хлеба в пользу Советской власти.

Раскулаченные затаили на ретивого коммуняку обиду. Подкараулили ночью у колхозного амбара и избили до полусмерти.

Нашли Яшу под утро в канаве с проломленным черепом.

Когда его полуживого внесли в дом, прабабка ахнула – вспомнила изуродованного незнакомца из своего зеркального видения.

Говорят, после той драки Яша повредился в уме и прожил совсем недолго.

Хоронили Яшу в закрытом гробу – настолько страшен и неузнаваем он был.

Дома у бабушки Люды хранился старинный бархатный альбом, где среди старых черно-белых фотографий особо выделялся портрет одного мальчика. В детстве я даже была в него чуть-чуть влюблена, – в жизни не встречала более красивого, одухотворенного лица. Челочка на пробор, большие смеющиеся глаза, белозубая, как бы сейчас сказали «голливудская» улыбка.

– Ба, кто это? – тормошила я бабушку.

И вот какую историю она мне поведала.

Мальчик на снимке приходился нам каким-то дальним родственником. Звали его Коля. Тот памятный снимок был сделан в Глазове в конце пятидесятых годов, незадолго до загадочного и трагического события, случившегося с Колей.

Как-то летом двенадцатилетний Колька с друзьями отправился гулять на луга за рекой Чепцой. Мальчишки благополучно миновали деревянный мост, добрались до леса и принялись там дурачиться, лазать по деревьям и играть в разбойников.

Кто-то из ребят задумал подшутить над Колей (он был в компании самый младший). Его заманили в чащу, бросили там одного, а сами удрали. Спрятались в кустах неподалеку, ждут, скоро ли Колька дорогу обратно отыщет.

Час ждут, второй, стало уже смеркаться, а Коли все нет. Мальчишки испугались, а ну как Кольку медведь задрал или в трясину засосало – места за Чепцой глухие, болотистые. Кричали, свистели, звали товарища, но никто на их зов так и не откликнулся. Тогда перепуганные ребята помчались в город за подмогой.

Всю ночь взрослые вместе с детьми прочесывали лес с факелами, заглядывали под каждый кустик, под каждое деревце, осматривали все подозрительные ямы и бочажки, но мальчик как сквозь землю провалился.

Заявили в милицию. Колю искали с собаками, но эти поиски тоже не увенчались успехом.

А через неделю Коля объявился сам. Рыбаки на мосту рассказывали, что он вышел к ним весь оборванный, исцарапанный, грязный, с лихорадочно блестевшими глазами. Мальчик плакал и что-то неразборчиво мычал про «дедушку до небес», который будто бы поймал его в лесу и не хотел отпускать. А потом Коля просто рухнул на мостовую и потерял сознание.

Пришел в себя он лишь на третьи сутки, снова что-то мычал про старика – великана, кричал и умолял отпустить его домой.

Колькина мать места себе не находила – сын никого не узнавал, смотрел мимо стеклянными, ничего невидящими глазами. Часами мог сидеть, забившись в угол. Уставится в одну точку, и – ни звука. А то вдруг закроет ладонями лицо и жалобно захнычет: «Дедушка, пусти-и».