Валерий Рогожин - Филфак. Записки скверного мальчишки

Сало шкварчало и пахло очень аппетитно на весь коридор. На кухню заглянули арабы. Про кухню в условиях общежития МГУ семидесятых надо рассказывать отдельную историю. Это будет и роман, и драма, и трагедия, и анализ международного положения того времени, и повесть о бедности и богатстве. Кухня в общаге – это поэма.

Когда однажды Филиал Дома Студента посетила авторитетная факультетская комиссия, в которую входили представители самых различных кафедр, в общежитии, как водится, навели полный марафет, даже протерли окна в коридоре, а вот про кухню как-то позабыли, настолько это был привычный повседневный уголок. Елена Андреевна Брызгунова, великолепный ученый с международным именем, прекрасный педагог и просто очень хорошая женщина догадалась заглянуть в этот оазис нашей жизни. Увидев горячие электроплиты с парящимися на них кастрюлями, увидев дымящиеся на конфорках сковородки и испускающие клубы пара чайники, она была почти в полной прострации:

– Как! Неужели вы еще и готовите здесь! А когда же вам учиться! Ведь это забирает столько времени!

И до самого конца работы комиссии она все не могла успокоиться:

– Подумать только! Эти ребята, вместо того, чтобы сидеть с книжками, вынуждены заниматься стряпней на кухне!

Эх, Елена Андреевна! Пройдет еще какой-то год и я, набравшись наглости и созвонившись с вами по телефону поздно вечером, договорюсь о том, что заявлюсь на следующее утро уже не в общежитейскую, а в вашу личную кухню, к вам лично домой. Стояла морозная зима. Я был в старой синтетической куртчонке и в немыслимом вязаном темно-синем колпаке. Ночь я провел в типографии «Литературной газеты», отрабатывая получаемые там сорок рублей. Вечером мы выпили со старшим по выпуску Михаилом Арнольдовичем чуть не ящик пива, чтобы он поставил меня не грузчиком, а экспедитором при транспортировке газеты. Затем я мотался по всей столице, не заснув ни на секунду, развозил газету, разгружал ее то там, то здесь, машину за машиной. Уже утром с трудом успевая к назначенному преподавателем времени, я впрыгнул на кольцевую станцию метро, плюхнулся в полупустом вагоне на сиденье и буквально вырубился под мерный перестук колес. Я висел на последнем крючочке, на последней зацепочке, еще один неуд и все:

Я проспал в метро два с половиной часа, видимо просто необходимые молодому организму для полного восстановления сил, и заявился к преподавателю с двухчасовым опозданием.

Елена Андреевна! Она меня накормила, поставила искомую тройку и хотела оставить играть с ребенком, чтобы накормить обедом. Но так далеко уже моя наглость не простиралась. Я раскланялся, поблагодарил и скрылся из этой столь приветливой квартиры, навсегда, запомнив для себя имя-отчество ее волшебной хозяйки.

Это все кухня, это наша общежитейская кухня. Арабы, финны, канадцы, штатовцы – они не пользуются кухней. Если только погреть чайник, они не знают для чего кухня предназначена. Вьетнамцы насилуют ее в самых изощрённых видах и позициях. В те годы вьетнамские студенты получали самую высокую стипендию среди студентов. Что-то от 120 до 140 рублей. Для студента это были огромные деньги. А еще им выдавали форму, пальто «булыжного цвета» и шапку-ушанку. И все понимали, что им платили, поскольку экономика их страны находилась под постоянными ударами американской военщины. И все равно узкоглазые последователи Хо Ши Мина умудрялись экономить, чтобы отправить посылку или перевод в родные болотистые джунгли. Они покупали самые дешевые сорта селедки, что-то от 60 до 90 копеек за килограмм рыбы, вымачивали ее в водопроводной воде, а затем жарили на подсолнечном масле. Запах жареного подсолнечника смешивался с запахом тухлой рыбы, а вымоченная селедка дешевых сортов почему-то ничем иным пахнуть не желала, и полученное амбре проникало во все уголки близлежащих комнат. Народ терпел, понимал, что нужно помогать другому братскому борющемуся народу и терпел. Особо восприимчивые просто в это время уходили на часок другой из общежития.

Все терпели и кухня тоже терпела. Пока я обо всем этом думал, сало окончательно приготовилось. Оно было светло бежевого цвета, раскаленное, слегка подпрыгивало в кипящем жиру, слабо щелкали в воздухе, лопающиеся на его поверхности пузырики, и сами кусочки сала то и дело пытались в прыжке покинуть сковородку. А как все это пахло! Боже, где еще можно почувствовать такой запах, если не на студенческой кухне с пустым желудком через три часа после крайнего срока завтрака!

Арабы уже, наверное, раз пятый заглядывали на кухню, а точнее на аромат, распространяющийся по всему коридору. Они не могли никак сообразить, что это так заманчиво пахнет? Наконец, один из них, кажется, Оскар, обратился ко мне с заинтересованным видом, спрашивая, что это такое у меня жарится, запах чего так для них заманчив, но они, никто из четверых, никак не могут определить какой это продукт может издавать такое заманчивое амбре.

Я с арабами всегда находился в дружелюбно-нейтральных отношениях. С вьетнамцами мы как-то почти не контактировали, а с арабами и с индусами жили дружелюбно, но без близких знакомств. И то с представителями Индии потом жили совместно в одной комнате, и поневоле как-то сближались.

Вообще первый иностранец, с которым я познакомился близко, на уровне «Как тебя зовут» и «Пойдем пить пиво», был вьетнамец. Маленький, щуплый, изящный, стройный, он казался мальчиком рядом со мной. Но, когда он сказал, что ему уже 28 лет, что он уже немного повоевал, а сейчас приехал немного поучиться, а на приглашение пойти попить пива, заметил, что пиво и учеба совмещаются недостаточно хорошо, мне он показался занудой, который берется за наставления, когда его не просят, и знакомство наше очень быстро распалось.

Затем был араб. Это был первый иностранец, с которым я более-менее близко познакомился. Это было еще в Стали и Сплавов. Его звали, кажется, Бумизрак. Мы убегали с ним с лекций по матанализу от Гольдберга и с аналитической химии от профессора Жванко. Мы шли в столовую, садились за столик, скрытый от дверей колоннадой и предавались разврату на полную катушку. Мы пили пиво в два бездонных горла и травили анекдоты. Анекдоты были самые разные и про евреев, и про арабов, и про русских, и про американцев, про Брежнева с Кеннеди, и про мужа из командировки. Это раздолье длилось бесконечно долго, пока лекция не заканчивалась и подошедшие студенты не уводили меня на семинары. Бумизрак обычно после возлияний шел к себе домой.

У него вечно при себе в комнате был дипломат битком набитый, кажется, шведскими журналами с порнухой и кассетами с новейшими записями. И далеко не все записи были с арабскими мелодиями. Но я как-то обычно не увлекался ни порнографической макулатурой, ни западными ритмами, поэтому ничего у него не брал.