Array АнВэ - МыШли. Литсемья ИнгузАнВэ

Каждое утро, в 8:00, большие серебристые ворота, украшенные цветами из металла, открывались, выпуская на волю мрачный фургон чернильного цвета. Вечерами машина возвращалась, причём строго в 21:00. Изо дня в день расписание не менялось ни на минуту, несмотря на выходные, праздники и другие календарные катаклизмы. Время обходило этот странный дом стороной.

Но той осенью фургон всё-таки прибыл раньше. Это сын только что вернулся из-за границы, где получил степень бакалавра в престижнейшем университете и даже успешно сдал экзамены в магистратуру. Молодой человек прямо из аэропорта примчался к своему отцу, ещё не признанному гению науки. Младший уже начинал идти по стопам семьи. В дипломе у него было написано «биомедицинский инженер». Также он занимался собственными исследованиями, даже получил грант на одно из них и уже планировал посвятить всего себя науке, как и несколько поколений его предков. Серый дом был лабораторией, переходящей по наследству. Красивый парк проникал через ограду и лучше неё скрывал угловатые очертания двухэтажной постройки старых лет. В таких зданиях по традиции делали обширный подвал, в котором не раз заходили за грань биоэтики. Там, в святая святых, только по утрам поднимаясь наверх, творил гений. Он выбирался из своих катакомб в основном за продуктами, газетами или оборудованием, реже – за подопытными животными. Всё это и многое другое доставлял фургон. Но больше всего гению не хватало сына, который с детства был отличным ассистентом. Кстати, неразошедшиеся экземпляры газет в этом доме заказывали из типографий пачками, но никогда не читали. Их использовали как подстилку для грязных экспериментов или скудной трапезы в подвале. К тому же в последнее время пресса только для этого и годилась.

Страницы желтели – творец седел. Он всегда жил непонятными для обывателей мыслями, дневниками, формулами. Слабые, но пока ещё густые волосы не помнили расчёски, борода – бритвы, ногти – ножниц, а красные от бессонницы глаза постоянно слезились.

Иногда он приводил себя в порядок перед каким-нибудь научным съездом, симпозиумом или, как говорят простые смертные, сборищем. Ещё гений не брезговал благотворительными вечерами, хотя понимал, что лучше работать, не отвлекаясь на пустые мероприятия. Большинству организаторов он не верил. Собранные средства редко попадали по назначению. Но эта мысль всегда приходила вне дома. Перед такими мероприятиями руки гения покидали жерла резиновых перчаток и завязывали галстук на худой шее. На узких, слегка опущенных плечах белый халат заменялся тёмным пиджаком. От бороды оставались лишь густые усы – такими жестокими бывали бритвенные цунами.

Сейчас в чистоте подвала, заставленного грудами дорогой аппаратуры, гений склонился над своим детищем – биоплатой. Перед тем, как её создание стало возможным, исследователи наноуровня изобрели много невероятных технологий. Благодаря им, появилось новое мощное поколение биопроцессоров. Гений любил всё, что создал, но она была прекрасней остальных изобретений, которую практичные военные техники назовут всего лишь новой «материнкой». Он смотрел на биоплату, как на карту двух королевств. Они были точно инь и ян – разные во всём, но неотделимые друг от друга. В первом на кислотно-зелёном текстолите стояли три квадратных замка-нанопроцессора с причудливой архитектурой. Во втором королевстве билось крошечное механическое сердце: оно разгоняло по дельфиньему мозгу, интегрированному прямо в плату, искусственную кровь, которую вырабатывал кибернетический орган. Кислород и другие необходимые ингредиенты для красной жидкости подавались из баллонов, пластиковых пакетов и прочих сосудов, похожих на те, что стоят в хирургических отделениях. Это давало целый букет довольно резких запахов в подвале. О прекрасное и безумное творение! Конечно, оно не оправдывало смерти тех дельфинов, которые пошли на пробный материал, но доказывало неизбежный прогресс всей кибернетической отрасли. Чудеса науки выпили немало крови. Однако биоплата была всего лишь частью более сложной машины, которую ещё предстояло создать.

Вдруг на винтовой лестнице, ведущей в подвал, послышались знакомые шаги. Гений проигнорировал их, приписывая своему больному воображению и никчёмным нервам. Нагло хлопнула дверь – творец обернулся. Уединение гения закончилось.

– Здравствуй, отец! – крикнул вошедший, и стены подвала радостно звякнули эхом. Гений от неожиданности слегка разозлился: он не любил отклоняться от своих планов:

– Илья, разве я не учил тебя стучаться прежде, чем войти? – отпрыска шокировал ворчливый старческий тон. Отец не подумал, вернее, не понял, что сказал.

– Это же я, твой сын! Я вернулся!

Вместо долгожданного приветствия гений машинально повторил вопрос. Если бы у Ильи была вставная челюсть, он бы её уронил и долго искал, бубня себе под нос что-нибудь невнятное. К великому сожалению, с незапамятных времён гениям сложно разговаривать даже с родственниками. Отец отрешённо хлопал глазами, но внезапно прозрел и понял, кто перед ним стоит. Старый брюзга в белом халате кинулся обнимать сына. Они долго и воодушевлённо рассказывали о своей жизни, перебивая друг друга: много тем накопилось с их последней встречи. Учёного трясло от радостного волнения, когда он показывал биоплату. Старик говорил сыну, как много ещё нужно сделать, ведь это только начало. А Илья сможет, успеет, продолжит, создаст… И всё счастье от этой долгожданной встречи преумножилось, хотя начиналась она нелепо. Но ведь в пути тоже трудно угадать, куда он тебя приведёт – к скорби или к радости. Пессимист видит одно, оптимист – совершенно другое, правда, даже реалист не знает ни начала, ни конца. Извечное любопытство одинаково толкает всех смотреть в туман или в замочную скважину, а может заставить прыгнуть в колодец, где дна никогда не было.

Дальше была целая ночь задушевных разговоров. Вспомнили маму, которая умерла при родах Ильи. Отец несколько раз пытался снова сойтись с кем-нибудь, но не получалось – гениальность мешала и ребёнок. В итоге все члены этой неполной семьи ушли с головой в науку, в учёбу, в работу, как и их предки – почти ни у кого из них не было простого человеческого счастья, поэтому они творили. Поговорили, вспомнили, поддержали друг друга – ведь больше на целом свете у них никого не осталось. Достали коллекционный коньяк – подарок от одного из спонсоров исследований – и ближе к утру пошли спать.

А к вечеру следующего дня всё изменилось в жизни Ильи. Одно сердце внезапно остановилось, как будто оно только и ждало момента, чтобы передать все дела своего хозяина и навсегда успокоиться. Ворота фамильного дома зашумели, открылись – птицы в парке загалдели, разлетелись. Катафалк медленно выехал со двора. Чуть в отдалении следовала процессия из пяти тёмных электромобилей. Все они двигались со скоростью размеренного шага, а редкие прохожие на тротуарах печально и отстранённо провожали взглядом траурный караван. Он плыл недалеко от парка, который ещё вчера был красивее. Просто за ночь ветер сдул все листья, дождь полил их и оставил валяться под ногами вместо конфетти рядом с грязной заваркой луж. Парк состарился ещё на один год, облысел, стал призрачным, похожим на кладбищенские аллеи. Широкие окна серого здания долго провожали своего прежнего хозяина. Дом замёрз, подвал опустел. Осень забрала себе летние дожди, лужи присвоили одеяло из листьев.