Александр Жданов - Осенние беседы с мухомором

Тщательно вытерев сковородку куском хлеба, Мухомор отодвинул её от себя и принялся прихлёбывать свой чай. С удовольствием пил его и я. Мухомор снова пил из блюдечка, дуя на горячий чай и прикрывая время от времени глаза. Допив, резко встал, взял грязную посуду и направился к заводи. Я последовал за ним. Там он вымыл посуду прибрежным песком, занёс в дом и сложил горкой на столе. Я стоял снаружи и видел только, как линялая гимнастёрка Мухомора мелькает в полумраке дома. Наконец, он спустился.

– Давай, пойдём – угодья покажу свои необъятные, – пошутил он.

Я с радостью согласился. Если бы я знал, что слова его надо воспринимать буквально, по крайней мере, что касается необъятности! Мухомор водил меня по каким-то тропкам, мы выходили на вырубки и полянки, сколько километров отмахали, не скажу, а Мухомор показывал, объяснял. Мы остановились у странно подрубленной осины: она была подрублена на высоте около метра, ствол лежал наискосок, опираясь верхней частью о землю. И по всей длине полулежащего ствола шла вырубленная бороздка.

– Вот, погляди, – сказал Мухомор, – осина в здешнем лесу – дерево сорное, срубить – беда небольшая, а лосям – лакомство, когда в бороздку соли наложишь. А главное – всем оно достанется: сверху крупный лось полижет, да кору пощиплет, а внизу, у земли, малые лосятки. Я им эти столовые устраиваю. Ну и веники заготавливаю, чтобы зимой не голодали.

И за всё это время я не испытал никакого опасения. Человек, которого я видел второй раз в жизни, заводил меня в места, откуда я бы один не вышел никогда, а я не волновался и полностью доверял своему проводнику. Вдруг он обернулся и, улыбаясь своим мыслям, сказал:

– Лосей утром видел, что пить приходили? Всегда ко мне приходят – не зря видать заводь эту Лосиной называют. А я люблю их, смотрю… В долгу я перед лосями.

…На закате, упав в низины, стелился туман и, огибая поочерёдно возвышенности, уходил вдаль серебристой рекой. Мы с Мухомором взобрались на небольшой холмик и оба любовались видом.

– Гляди-ка: туман, а, как будто река течёт, – сказал Мухомор почти шёпотом. И тут же встрепенулся, видя, как я собираюсь усесться на землю. Он указал мне на пенёк:

– Вот сюда седай. Земля сейчас быстро остыёт: осень уже.

Я послушно опустился на пень, сам Мухомор примостился рядом на корточках. Мы сидели молча. А потом Мухомор заговорил так, будто продолжал только что прерванный разговор:

– Сразу после войны голодно было. Деревня наша почти вся выжженная стояла. Оставшиеся избёнки покосились, в землю въехали. И голод. Лебеду жрали, кору дуба заваривали и пили, чтобы совсем от болезней не подохнуть. И вдруг весной – первая после войны весна была – видим: переплывает нашу речку лось. Вышел из чащи – и плывёт. Знаешь, за всю войну не видели мы ни лосей, ни кабанов. Видно, зверь и тот от врага прятался. А тут плывёт прямо на деревню. Зачем он из лесу вышел да к людям подался? Не знаю. Только, как увидели наши сохатого, побежали к реке. А он плывёт. До берега добрался, а выбраться ему тяжело – берег ещё скользкий, кое-где льдины лежат. Но выбрался. Стоит, с трудом ногами переступает. А мужики – к нему. У кого верёвки в руках, у кого колья. А самый здоровый дядя Коля топором размахивает. Первым подбежал да с размаху всадил топор лосю в лоб по самый обух. Тот сразу рухнул на землю. Остальные подбежали, связали и потащили бедолагу в деревню. Они тащат, а лось ещё дёргается, и по оставшемуся снегу – широкая кровавая полоса тянется. Словом, добыли мяса. Сколько времени маковой росинки во рту не было, а тут всей деревне на несколько дней такое. Короче, накормил нас лось своею смертью. Всю деревню. Только я пацаном жалостливым был, сохатого жалел: мясо ел, а по щекам слёзы текли. Смеялись надо мной. Я ведь тоже со всеми к реке бежал, тоже кричал, а тут, как представил кровавый след…. Вот и сейчас думаю: зачем лось к нам, к людям плыл? Может, за помощью. А мы его топором по лбу…

Темнело. Мухомор, не оборачиваясь ко мне, сказал:

– Сегодня тебя к себе не зову. Хочу на своей лавке поспать. А ты ступай. Вот по этой тропинке. Не сворачивай никуда – и через десять минут будешь на шоссе. И на рейсовый автобус успеешь.

Но не шли как-то к Мухомору слова об автобусе. Для меня он по-прежнему был вневременным существом.

– Ехалку свою пока у меня оставишь, – сказал мне тогда Мухомор при расставании о покорёженном мой велосипеде. – Повод будет заглянуть ко мне.

– Да я и без повода с удовольствием загляну, – ответил я совершенно искренне. Мухомор улыбнулся еле заметно и лишь сказал:

– Ну-ну, давай.

Не раз вспомнилось мне это «ну-ну», когда я в поисках мухоморовой избушки петлял по лесу, проходя по несколько раз мимо одного и того же места. Словно отводил меня кто. А, может, и сам Мухомор не пускал, не хотел ни сам видеть кого-то, ни чтобы его видели. Но я петлял, разыскивая знакомые тропы, не желая вернуться, – неведомая сила тянула меня в домик старика. «Кто он? – думал я. – Почему и на каких правах живёт в лесу в странном домике? И на что живёт? Получает ли пенсию? Есть ли вообще у него какие-то документы, родственники? Чем питается дед?». Мяса, как сам сказал Мухомор, давно не ел. Скорее всего, не ел и птицу. Обмолвился как-то: «Завёл было курей, да куда там. Разве в лесу можно? Враз лисы всех перетаскали. Я и бросил затею». Не был он, как я помнил, и охотником. Заметил, правда, у него небольшой огородик. Но ведь тоже ненадёжное дело, когда соседями зайцы да кабаны. Ладно, в лесу у него грибы, ягоды, ладно, рыбу ловит. Но соль, масло, хлеб, наконец. Соли вообще, учитывая расход на лосиные кормушки, старику надо было много. И я решил сделать старику приятное. Накупил круп разных, растительного масла, соли три пачки, несколько буханок хлеба. А ещё разных рыболовных снастей и новую телескопическую удочку, какой у него явно не было. Весь этот груз сложил я в огромный рюкзак, который сейчас, когда я пробирался между деревьями, мешал мне, оттягивал плечи, заваливал самого назад. К тому же, не переставая, шёл дождь. И хоть рюкзак свой изнутри я выложил полиэтиленовой плёнкой, что спасало содержимое от влаги, хоть сам я был в плащ-палатке, удовольствия такое путешествие доставляло мало. Наконец, я увидел в просвете между деревьями шершавую от дождевой ряби гладь Лосиной заводи, а там и избушка Мухомора показалась. Это придало бодрости, и последние метры пути я преодолел резво. Заметил, что дверь палкой не подпёрта, стало быть, хозяин либо в доме, либо отошёл недалеко. Я ввалился в дом, тяжело скинул рюкзак, прислонил его к стене, чтобы не опрокинулся он под собственной тяжестью, снял плащ, шумно стряхнул его, и пока глаза привыкали к полумраку, сказал громко: