Ирина Млодик - Там, где тебя еще нет… Психотерапия как освобождение от иллюзий

Офис жил своей серой жизнью, и ее опоздание заметил лишь бровастый бухгалтер, который, как всегда не в тему, изрек очередную банальность, не обращаясь ни к кому: «Точность – вежливость королей!». Да девицы в своем углу захихикали. Плевать: опоздание – позволительное хамство для лягушек, еще недавно бывших царевнами.

До шести вечера ей так и не удалось начать существовать. Голова отказывалась думать о чем-либо, кроме бесполезных попыток найти ответы на вопросы: «Кто ему эта девушка? Удастся ли еще его увидеть? Почему он решил поселить ее, а не поселился сам? Что мне делать с тем, что, когда его нет рядом, я перестаю думать и чувствовать хоть что-нибудь, кроме надежды увидеть его снова?».

В семь вечера она была уже дома, быстро убралась в квартире, в духовку отправила томиться курицу, купленную в ближайшем магазине. Заботливо приправленная чесноком и травами, птица постепенно наполняла кухню интригующими ароматами. Телефон и домофон тем временем предательски молчали, растягивая время до пределов, совершенно невыносимых для того, кто ждет.

Анна сидела, подперев щеки кулаками и уставившись в окно, безучастно наблюдая жизнь соседского дома. И потому, когда уже около десяти вечера на ее столе вдруг запрыгал от виброзвонка телефон, она подскочила от неожиданности, вырвавшей ее из комы ожидания, в которую она погрузилась, дабы перестать чувствовать тошноту и тревогу.

– Ань, у тебя какой номер квартиры? А то мы войти не можем.

«Он! – Сердце подскочило от счастья. – С ней!» – ухнуло в желудок.

Они явно уже где-то хорошо выпили, он обнимает ее за плечи. Она, не смущаясь, смотрит прямо на Анну испытующим взглядом, который, впрочем, быстро сменяется снисходительным и даже слегка издевающимся.

– Леночка, это Аня – моя школьная подруга. Ань, – это Леночка, прошу любить и жаловать. Уверен, что вы подружитесь. А чем это у тебя пахнет?

– Пахнет? – Ее глаза сканируют Леночку, с досадой отмечая явное превосходство, Димкина рука на ее талии тоже не добавляет оптимизма. – Пахнет курицей, если она там еще жива…

– Отлично! Мы страшно голодны. Спасай друзей, подруга!

Пока они глодают изрядно иссушенную в бесконечном «духовном» томлении курицу, она смотрит на этих двоих и пытается понять, как получилось, что эти малознакомые люди оказались в ее квартире. Ее переполняло чувство жуткого стыда и своей невыразимой неуместности. Как она вновь оказалась в том положении, которого так стремилась избежать?

Эти двое, расправляясь с ужином, постоянно смеются, вспоминая о чем-то, что недавно пережили вместе. Его руки, тепло которых она еще так хорошо помнит, гладят чужие белокурые волосы, обнимают за плечи эту странную незнакомку, которая, похоже, в отличие от нее, Анны, как раз прекрасно и уместно чувствует себя везде, даже в чужой квартире. Очень скоро все это становится совершенно невыносимым.

– Слушай, Ань, нам завтра вставать рано, ты где нам постелешь? Я боюсь, что на этом диванчике мы с Леночкой никак не уместимся. Давай ты здесь, а мы в комнате. Идет?

– Идет, – тупо повторяет она, понимая, что ей отказывают все органы чувств, включая мозг. И ни едкий сарказм, ни логические построения, рациональные убеждения, чувство юмора и даже чувство самосохранения, никто из них, прежде таких верных друзей, не приходит ей на помощь.

Всю ночь она лежит без сна, под вздохи, доносящиеся из комнаты, и запахи курицы, которые ее организм уже не может выносить. Она не плачет, хотя чувствует, что если бы ей это удалось, то стало бы легче. Она не может плакать. Просто лежит, изучает в темноте потолок, пытаясь найти внутри себя хоть какую-то мысль, за которую можно было бы удержаться и выплыть. Перед ее глазами разворачиваются апокалиптические картины. Ее жизнь идет ко дну, как «Титаник», который медленно, но верно продвигался сквозь океанскую мощь к новым землям и потом по нелепой случайности натолкнулся на айсберг и пошел ко дну, унося с собой тысячи ни в чем не повинных жизней. Вот и ее жизнь тонет, унося с собой надежды на счастливое будущее, любовь, нежность, тепло и веру в людей.

Зима в тот год выдалась особенно холодной и мрачной. Туман превращался в изморозь и разве что не хрустел прямо в воздухе. Жизнь в городе замирала, как будто каждый боялся отойти от очага, дающего свет и тепло, дальше чем на пару шагов. На улицах было сумрачно, пустынно и тихо. Спуститься в Нижний Город было почти невозможно: мостовая покрывалась тонкой коркой льда, и даже песок, щедро рассыпаемый мальчишками, часто не спасал – крутые склоны в некоторых местах могли одолеть только молодые и ловкие. Для детворы, конечно, не было ничего невозможного, а вот пожилые горожане в ту зиму были надежно привязаны к своим домам коварным гололедом. И если у женщин всегда находилась работа по дому, то старики откровенно страдали, не зная, куда приложить свои силы.

Гансу тяжело давалась та зима. Его перестали увлекать прежние занятия, хотя обувь он делал попрежнему отличную, заказов было полно и работа спорилась – руки делали свое дело, им почти не мешали тяжелые мысли, засевшие у него в голове. Думы делали Ганса мрачным и каким-то заторможенным, будто кто-то погрузил его глубоко под воду, а там, под водой, и мысли текут вязко, и двигаться тяжело. Как-то раз он удивился, вдруг осознав, что совсем не помнит, о чем же раньше он думал за работой, потому что теперь его мысли были заняты только одним: как понять, кто ты такой, как узнать, что было до тебя, для чего ты появился на свет и куда делись те, кто был причастен к твоему появлению на свет?.. Что-то мешало ему продолжать активно расспрашивать всех вокруг, как он делал месяц назад, когда ужасное осознание обрушилось на него.

Теперь он будто боялся сделать лишнее движение, почти перестал выходить из дома, общаться с друзьями и соседями. В какой-то момент он отчетливо понял, что ему просто страшно узнать правду. За всей этой историей о его рождении стояла какая-то тайна, и к ее разгадке даже приблизиться было как будто невыносимо. Сможет ли он справиться с тем, что откроется ему? Быть может, надо просто выбросить всю эту глупость из головы и жить как прежде, просто работая и живя день за днем, как все добропорядочные граждане в этом городе? Вот только как начать жить как прежде? Как забыть то, что тебе так некстати открылось?

Временами он замерзал так, что сводило руки, и он совершенно не мог работать. Он набрасывал на себя все самое теплое, ложился поближе к огню, но и тогда не мог согреться: его трясло изнутри, скручивало, сводило будто судорогой. В какой-то момент он засыпал совершенно измученный. А пару часов спустя он уже снова мог работать, в голове прояснялось, хотя всегда после этих снов у него оставалось смутное чувство: он должен что-то вспомнить то ли из того, что ему снилось в эти пару часов, то ли из того, что он пережил когда-то, но почему-то забыл.