Игорь Сотников - Его величество и верность до притворства

– Так ты не ограничивай себя. Почему бы тебе напоследок не оторваться. – Откусывая колбасу, мерзко улыбаясь, решил спровоцировать меня на оплошность идущий впереди Карлос.

– Я на этот счёт, сказал бы, что перед смертью, как не надышишься, так и не наешься. – Мой контраргумент неожиданно вызывает кашель Карлоса, который, как оказывается, решил в ответ просмеяться, но поторопившись, поперхнулся и начал давиться. И если бы не его напарник, то, пожалуй, Карлос, прямо там бы, скорчившись на земле и задохнулся. Но видимо его напарник уже не раз встречался с приступами обжорства Карлоса, и знал, что нужно делать. И не успел Карлос в своём жутком кашле, удушающее самого себя, схватиться за горло, как один мощный удар шпагой плашмя по его спине, выносит из его рта все колбасные препятствия, и Карлос свободно вздохнув, теперь смог спокойно, с болью в лице и спине, почесать свою спину.

Я же в это время, время за зря не терял и, срезав один из кружков колбасы, срочно восполнял свои растраченные силы, требующие срочного восполнения себя. Ну а колбасы для этого в самый раз, в чём единственном, я, пожалуй, выражу своё согласие с Карлосом. Карлос же тем временем, заметив мою сообразительность, так сказать, вознегодовал на выпавшие из его рук колбасы, которые вызвали такую его задержку и он, дабы им больше неповадно было застревать в его горле, принялся безжалостно их давить. Ну а как только он растоптал колбасы, то вслед за этим бросив на меня ненавидящий взгляд, скорей всего задумал и меня раздавить.

– Что, видел? – кивнув мне, спросил Карлос.

– Видел. – Не стал я через хитрость показывать свою слабость.

– И тебя совсем скоро, тоже самое ждёт. – Усмехнувшись, зловеще заявил Карлос.

– А не подавишься?! – а вот мой ответ уже вызвал у него ярость, и Карлос, забыв о предназначении шпаги, попытался меня разрубить, где запястьем своей руки и нарвался на мой ответный укол шпагой. Ну а время от времени пускание крови, как ничто другое, благотворно влияет на неспокойное состояние души требующей покоя. Что и на этот раз дало свои результаты, успокоив на время Карлоса, вновь прибегнувшего к помощи своего напарника, поделившегося с ним своим платком. Пока же я мерился с силами с напарником Карлоса, он стянул свою руку и уже с новым мстительным запалом бросился на меня.

Я же отбиваясь от напарника Карлоса, в это время отступил к самому проходу ведущему в винный погреб. И стоило мне только задом переступить через этот порог, как неожиданное появление на свет из глубины погреба, в чём мать родила Жозефины, в один взгляд на неё сбивает мотивацию испанцев, приведя их в волнительное замешательство. Чем я, будучи не столь невинен по отношению к Жозефине, не раздумывая, тут же двукратно и воспользовался, отправив их к праотцам обучаться этикету. – И не успел маркиз де Шубуршен поставить точку в рассказе или же добавить к нему подробности его выхода из этой, частями неловкой и запутанной ситуации с Жозефиной, как король со своим звучным предложением протекции и роли в балете: «Ну, ты и артист!», – перебивает все мысли маркиза.

И маркиз, забыв обо всём, как он с заверениями вечной дружбы и памяти, сразу же забыв, бросил Жозефину, и как он, выйдя в общий зал, разочарованно смотрел на тот стул на котором ещё недавно сидела таинственная дама, память о которой было практически невозможно выветрить даже приличной дозой вина, которую он одолел со своими новыми товарищами по оружию, в общем, маркиз ещё раз, забыв обо всём этом, сделав прописанный этикетом поклон, заявляет, что он только и мечтал о том, чтобы послужить своему государю.

– Не льсти себя большими надеждами на большую роль. – Многозначительно посмотрев на маркиза, сказал король. – Но на важную, можешь определённо рассчитывать. – Уже совсем таинственно проговорил король и, отвернувшись к зеркалу, дал понять маркизу, что на этом аудиенция закончена. Когда же маркиз покинул пределы королевских покоев, Луи хмуро посмотрел на исполнителя всех его хмурых указаний – Тужура и тот немедля (он на своём заду знал, чему его промедление может способствовать) всё поняв, тут же выгоняет из королевских покоев этих болтающихся под ногами короля (а это значит, доверия к их длинным языкам не может быть) мастеров красок, кисточек и пудр.

– Он мне понравился. – Глядя в зеркало, в тёмной глубине которого теперь виднелась, вышедшая из-за скрывавшей его занавески тёмная фигура господина де Люиня, обратился к его отображению король.

– Он вполне достоин вашего внимания, Ваше величество. Но я хотел бы обратить особое внимание на его связь с капитаном де Витри. – Тихо проговорил де Люинь. – Это может нам очень пригодиться в нашем деле. Единственное, что меня волнует, так это то, что маркиз является клиентелой Генриха Анжуйского.

– М-мм. – Со стороны короля последовал такой многозначительный ответ, говорящий о том, что короля тоже волнует этот вопрос.

– Ваше величество может ни о чём не беспокоиться. – Сделав поклон, сказал Люинь. – Я думаю, и на этот вопрос, со временем найдутся свои ответы. Зная вспыльчивый характер маркиза, нам нужно всего лишь не мешать. – Глядя куда-то вдаль, произнёс Люинь.

Акт I. Либретто (уж больно название интригующее).

Любому сценическому представлению, к которому можно отнести многие жанры различного рода искусств, которые нуждаются в подмостках и костюмированном представлении, предшествует своё небольшое, но уже проходящее в зрительном зале представление. Ну а если это театральное представление или же по задумке короля – балетная постановка, которая выносится на сооружённые для этого важного случая – подмости большого зала Лувра, то это знаковое событие, ни под каким видом и даже своим предсмертным состоянием, конечно, не может быть пропущено ни одним придворным; ведь они своей жизни не смыслили без двора. И вот здесь, в той части зала Лувра, где размещалась вся эта, на время записавшаяся в театральные зрители – придворная и даже иногда состоящая из тайно проникших сюда обывателей публика, (королевский двор на то он и двор, чтобы нести в себе все характерные черты любого двора с его постоялостью, куда может занести любого рода людей), как раз и начиналось своё, предваряющее основное представление.

Ведь не зря же всё-таки придуман дворцовый этикет, который на первых порах, правда, не без стычек, позволял отрегулировать место сидение придворных особ и вельмож, которые, как особы, по большей части забывчивые, всегда стремились усесться поближе к королю, для того чтобы он их видел и тем самым, если что, не забывал их в своих наградных указах, что в свою очередь, позволяло бы им прочищать свою память, насчёт своих верноподданнических чувств к королю. Ну а как только герцоги и герцогини, виконты и виконтессы, маркизы и другая мелкая титулованная знать, не просто занимала, а закрепляла за своим крепким задом свои, согласно установленному этикету места (правда, при таком большом столпотворении, титульным особам, частенько приходилось полагаться на крепость своих локтей), то тогда и начиналось своё, предваряющее театральную постановку, представление, которое по степени напряжения и интригующим взглядам участников этого действа – а в их качестве выступали практически все эти зрители, пожалуй, затмевало то, что представлялось на сцене.