Лена Элтанг - Царь велел тебя повесить

Лицо у Лютаса и теперь бывает пустое и многозначительное, вернее, вместо лица у него бывает ароганция , но таков уж мой друг, и другого у меня нет. Приходится терпеть. Душана я другом назвать не могу, хотя мы прошли огонь и воду, пока поставили его лавочку на ноги. Я даже на велосипеде научился ездить, потому что машина была вечно в разгоне. Балканец долго прощал мне отлучки, неспособность торговаться и крепкую русскую брань, которая иногда сыпалась из меня, будто просо из мешка. Когда дела в конторе пошли в гору, он меня все-таки уволил, и с мыслью о безмятежной осени пришлось попрощаться.

Продавать было нечего, к тому времени я выел теткин дом, словно свора оголодавших термитов. Оставалась пара канделябров, разрозненная посуда и теткино цитриновое ожерелье, почти прозрачное, едва обозначенное шафранной желтизной, которое я поклялся не предлагать антикварам, даже если придется сварить и съесть свой ремень. Второй вещью, которую я решил не продавать, был золоченый бокал с надписью Chateau St. Cloud , обнаруженный в теткиной спальне. Внутри была аптечная склянка с каплей настойки на самом дне, я обмакнул в нее палец и попробовал: медицинский спирт с какой-то горечью. Я списал с этикетки название и нашел статью на фармацевтическом сайте: ядовитый болиголов.

Зачем ей понадобилась эта отрава? Доктор написал в свидетельстве о смерти: остановка сердца, commotio cordis. Следующая остановка – остановка сердца. Вот достойная эпитафия, будь у тетки могила, да только могилы у нее нет. Есть только урна с прахом, похожая на кубок гребной регаты.

Я собирался отвезти ее в колумбарий и даже аванс заплатил, но они не принимали дорогих усопших вечером в воскресенье, а в понедельник я передумал. Мне показалось, что тетка хотела бы остаться в доме, со мной. К тому же я увидел сон, где мне пришлось упаковывать огромные рыжие чемоданы, у которых не было дна, то есть с виду оно было, только вещи проваливались куда-то, и приходилось снимать с вешалок все больше и больше, чтобы накормить голодные чемоданы, в конце концов в ход пошли теннисные ракетки и шляпные коробки. Вот в такую коробку я и поставил похоронную урну, а коробку отнес на чердак. Туда же я положил найденные в варенье записки: так египтяне клали в гробницу человечка с мотыгой, ушебти, чтобы он за умершего вкалывал на полях Озириса.

Когда в Полях Иалу боги позовут тетку на работу, окликнув ее по имени, ушебти, составленный из пепла и горстки бумажек, должен выйти вперед и откликнуться: “Здесь я!”, после чего он пойдет туда, куда повелят, и будет делать что прикажут.

Сейф глубиной в четверть метра был надежно укрыт в комнате бывшей хозяйки, я бы его не заметил, если бы не обрывок обоев, похожий на завернувшееся собачье ухо. В тот день я с утра не выходил из дому, ждал броканта и своего шефа Душана, тот обещал помочь упаковать и снести вниз огромное зеркало работы Луи Арпо, я продал его по объявлению в сети. Брокант оказался занудой – сначала потребовал фотографии, потом тянул несколько дней и в конце концов сообщил, что приедет в воскресенье.

Первым явился Душан, осмотрел столетний objeto, занимавший половину стены, почесал нос и сказал, что снимать зеркало придется вчетвером. Спустившись во двор покурить, он вернулся с двумя молодцеватыми тайцами из винной лавки. Они долго примеривались, потом схватили раму и потянули вверх, чтобы снять воображаемые петли с гвоздей, но зеркало внезапно подалось, скрипнуло и тяжело отъехало в сторону. Тайцы восхищенно зацокали языками. Сначала я увидел стальные рельсы в полу, по которым двигалась рама, а потом – лоскут обоев с разрезанной пополам стрекозой.

Я отозвал Душана и попросил вывести соседей в кухню и налить им по стаканчику. Оставшись в комнате один, я подошел к стене и осторожно потянул за стрекозиную голову. От стены отделилась дощечка, державшаяся на двух гвоздях, за ней обнаружился сейф с кодовым замком на дверце. Замок был старомодным и смахивал на арифмометр: нужно было крутить рифленое колесико, пока в окне не выскочит верная буква. Я сел на пол и стал думать, прислушиваясь к доносящимся из кухни голосам.

Если пароль для сейфа подбирал Фабиу, то понятно, что за надпись была на конверте, который тетка так и не распечатала. Какие-то местные боги, говорила она, пожимая плечами. Вот только где теперь этот конверт? Снизу позвонили: приехал нерадивый брокант. Я повесил дощечку обратно, нажал на рычаг и с трудом подвинул раму на место. Дойдя до кабинета, я достал с полки “Мифы Лузитании”, нашел нужную главу и переписал на листок несколько имен. Потом я спустился к броканту, ожидавшему на кухне, и предложил ему стакан вина. Тайцы радостно зазвенели стаканами. Bandonga или Ataecina? – крутилось у меня в голове. В окошке восемь букв, так что вариантов будет немного. А что, если сейф окажется пустым? Нет, лузитанские боги не могут меня подвести, к тому же, глядя на дверцу, я ощутил знакомое покалывание в пальцах, предвещающее перемены.

– Машина будет ваша? – осведомился брокант, на голове у него была какая-то соломенная ость, пересохшая от перекиси водорода.

– Машина не понадобится, – весело ответил я. – Приношу свои извинения. Вы слишком долго откладывали покупку, зеркало уже продано.

Разочарованный брокант удалился, бормоча себе под нос что-то вроде vai se foder, русский придурок. Когда Душан допил свой стакан и отправился домой, а тайцы отбыли в лавку, я поднялся на второй этаж, кое-как отодвинул зеркало и принялся за сейф. Я начал с богини плодородия и не угадал. Остальные боги тоже не подошли. Не подошло ни название переулка, ни zoebraga, ни еще штук десять вариантов, так что я изрядно утомился, спустился в кухню и прикончил остатки вина.

Вернувшись, я некоторое время сидел на подоконнике, вдыхая пыльный запах валерианового корня, потом встал и быстро набрал mymiriam. Я вспомнил, как тетка говорила мне, что девочка, которую приводил к себе Фабиу, была для него искривленным отражением матери, в чьей властной ветвистой тени он прожил до сорока лет, – теперь он хотел властвовать сам, надевая браслеты мертвой Лидии на маленькие веснушчатые руки. Наверное, он выбрал самую несчастную девочку во дворе, одинокую малышку в красном пальто. В ее имени шесть букв, но из них нетрудно сделать восемь.

Дверца распахнулась беззвучно. В глубине сейфа виднелась шкатулка: лиможская эмаль, зеленая с золотом, классический ларчик аббата. У самой дверцы лежала книга, переплетенная в холстинку. Мне страшно хотелось открыть шкатулку, но я медлил, слушая, как предчувствие заполняет меня, будто дождевая вода петли садового шланга, постепенно расправляя каждый изгиб и залом. Что бы там ни оказалось – засушенная бабочка или налоговые квитанции, сейчас у меня будет настоящая возможность поговорить с Фабиу. С человеком, о котором я знал не больше, чем о собаке Руди: я знал, что он жил с теткой какое-то время, а потом повесился.