Джон Шемякин - Дикий барин в домашних условиях (сборник)

А у меня в доме ломота от щирости, треск от сытости и истома упоения. Когда ломтём ветчины обмахиваешься в перерывах между танцами на столах.

Ко мне в такие минуты заходят соседи с поздравлениями. Имеют при этом выражения лиц, которые любой может себе представить. Вспомните, как девушки приходят к своей подруге, которая живёт у зажиточного мужика в доме уже вторую неделю. «Зина! Давайте я ваши цветы отнесу – в воду поставлю!» И охапку роз у постели сгребает.

Вот если ей в этот момент в лицо посмотреть – сходство с моими визитёрами стопроцентное. Чрезвычайно смешанная гамма переживаний.

Вчера решил повторить свой колбасный успех. Но уже в другом месте, понятно. Никогда не возвращайся туда, где счастлив был. Поэтому поехал в другой супермаркет.

Ехал отлично. Слушал музыку, звонил по телефону, немного орал в морозную ночь, опустив стекло, на постороннего неприятного дядечку, потом выслушал самарское радио, зеленея лицом и держа перчатки у рта в виде этакого ковшичка. Сорок минут простоял у парка Гагарина, наблюдая заходящих в парковую темень и выходящих оттуда. Очень интересное наблюдение. Заходят люди в парк всё больше группами парней с пивом, веселыми, в чёрных трикотажных шапках, а выходят поодиночке, оглядываясь, и женщинами в песцовых шапках набекрень.

Оказался заинтригован и хотел было сам развести ветки волшебства, выйти на залитую лунным светом поляну, проследить волшебные метаморфозы, но тут что-то с движением случилось, и все ринулись, как бараны, выгадывать друг у друга лишние десять метров у следующего светофора. Ну и я, конечно, ринулся…

Колбасы в тележке не было. Специально прогуливался по парковке, беззащитно заглядывая встречным в глаза. За одной тароватой парой даже пробежался, забегая и оглядываясь, потом незаметно подпрыгивал рядом, придерживая рукой полы шинельки, пока они свои покупки в багажник складывали. Был уверен, что при виде меня занервничают и многое просыплют, а то и оставят в тележке. Куда там…

Понурый, зашёл в магазин.

«Вот тебе и Рождество, – грустно думалось мне, – вот тебе и надежды, чудеса всяческие, руки сирот, принимающие дары из золочёных карет! Вот тебе, ветеран, миска горячей похлёбки и хоралы под сводами!»

У остальных людей лица были праздничные и светлые. Многие пришли в магазин не только закупиться, но и для уместной прогулки. Меха, шутки, многие, уже выпивши, бредут семействами. Раньше так у городской церкви прогуливались.

Купил себе гусей и тмина, мандаринового джема, телятины купил, азартно помогал ловить в бассейне рыбу, приценивался к костюму Снегурочки, вздохнув, два раза прошёлся мимо стеллажей с колбасой.

Светлая грусть. Настроение сезона.

Я с большим и сердечным интересом наблюдаю за поведением высокоморальных знакомых. Учусь у них редкому умению обустраивать своё комфортное внутреннее бытие.

У меня-то всё, понятное дело, шиворот-навыворот. Многое как-то наперекосяк во мне. Внутренний мой дом населён странными образами и существами, которые живут в соседстве, каждый в своём помещении, а иногда встречаются, и тогда глаза мои загораются призрачным зелёным светом.

А у многих моих моральных знакомых в глазах незамутнённость альпийского озера. Хоть в это озеро, скорее всего, мочилась приговорённая к смертной казни и разным срокам заключения верхушка нацистской Германии.

Я решил брать со своих моральных друзей пример. А то что это я, в самом деле, всем чуть ли не должен! Чуть ли не обязан всем!

Нет. Теперь, конечно, всё будет по-другому. И если мне кто-то и позвонит с просьбой на некоторое время приютить какого-нибудь столичного литератора, заброшенного ветром странствий в мои палестины, накормить его, похмелить, прогулять по улицам с неспешной беседой, посадить на поезд и вручить на дорожку горяченьких трактирных пирожков, то я не пошлю звонившего сразу по соответствующему адресу и не буду изменённым голосом испуганно кричать: «Кто?! Кто это со мной говорит?! Почему я не вижу вас?! А? А?!» – и даже телефон не отключу, как надо делать всем людям, осознающим свою высокую ценность и любящим покой.

Я же решил быть моральным. Поэтому вышлю я к тому литератору своего расторопного секретаря с денежкой в конверте. Мало ли что там у него, литератора, приключилось. Может, у него все деньги украли и он, бедный, с чужого телефона звонит, синея от сотрясения мозга и близости полиции? И мычит он в трубку не из озорства и не потому, что ему очень нравится побираться по разным мудакам навроде меня, а от лютой безысходности, страха и даже боли.

Вышлю я, значит, секретаря, да и дальше буду счетами шелестеть, играя блеском запонок. Вилькоммен, друзья!

Столкнулись со зловещим феноменом. И даже горячо обсуждали его вчера вечером, во время отдохновения в трактире «Не рыдай!».

Так получилось, что на двоих моих приятелей некоторое время приходилась одна девушка. Такое, как это ни странно, случается иногда. Но с этой девой и у меня, как теперь выясняется, тоже были какие-то, знаете, кхм, фанты за занавеской в домике у моря.

Девушки значительно поумнели, вот что я вам скажу, за период с 1986 года, когда я увидел впервые в исполнении моей навек Кати С. игру «надуй волшебного дракона» с незнакомым и неприятным мне взрослым мужчиной. Игра девушек стала тоньше. Навыки и умения обрели отточенность.

Раньше баба только выглянет за околицу – посмотреть одним не заплывшим глазком на трескучий проезд пожарной команды, только улыбнётся дворнику Трофиму Евстигнеевичу, а в горницах, будто запах лежалой селёдки, поселялось прочно чувство бабьей вины. Баба ходит по дому шальная, даже беспутная. По ней всё видно было! Наматывашь её косу на кулак себе, вернувшись с солеторговой ярмарки, и, мелодично звеня пряжками на вожжах, спрашиваешь негромко, эдак протяжно, с выволокой:

– Ай да скажи ж мне, любезная моя, как ты честь мою тут рушила, подолом трепала?

А милая, попискивая что-то в разворошенное своё рукоделие с вышивкой, куда её пухлое личико несколько затолкнуто супругом милым, румянится, потому как понимает, что не без вины сейчас воспримет! Поэтому и краснеет, что понимает, как боженька наказывает за то, что нестрога была!

А с нынешними как-то всё сложнее. Иногда только врачи помогают понять, кто, с кем, и как, и в какой последовательности. И не всегда эти врачи – травматологи, вот что я вам скажу.

Тут-то мы, пожилые царевичи, и задумались. Я-то, собственно, ладно, дело прошлое, античное, забытое и погребённое ещё тогда, на побережье. А тут же за столом практически на глазах новые молочные братья образовались. Или как их ещё теперь называть, ума не приложу?