Array Коллектив авторов - Были 90-х. Том 1. Как мы выживали

Идею торговать книгами мне с моим товарищем Женей подбросил сотрудник нашего института Валера, разоткровенничавшись однажды за кружкой пива. Его родители жили в селе неподалеку от Новосибирска. Перед тем как навестить родителей, он прикупал книжек на оптовой ярмарке и, наценив вдвое, перепродавал их в правлении колхоза. Валера даже договорился с односельчанкой, и уже она торговала его книжками за малую долю. Вскоре его доход от книготорговли превысил институтскую зарплату.

Мысль показалась интересной. Мы с Женей поехали на ярмарку – она занимала здание Дома культуры, начинавшего крениться набок, авиазавода имени Чкалова и примыкавшую к нему площадь. Купленные книги уместились в чемоданчике. Брали, руководствуясь интуицией, и на первый раз она нас почти не подвела. Торговый дебют состоялся в деревне Ново-Пичугово: мы сочли знаковым тот факт, что она стояла рядом с местом окончательного разгрома сибирского хана Кучума отрядами Ермака. В институте на тот день взяли по отгулу.

И пошло-поехало. Сперва, изъездив округу, торговали сами со столиков. Со временем обзавелись мелкими оптовиками на местах, а также сдавали книжки на реализацию в книготорги по области. Превратились фактически в посредников, сами уже не торговали: притомляла местная шпана, косившая под рэкет.

Тем временем в нашем институте начался «великий исход»: научный люд повалил за границу, в основном в Штаты. Первым, еще в начале 91-го, отбыл начальник моей лаборатории. И.о. начлаба стал мой одногодок Игорь Дмитриев. На оформление отгулов мы с Женей и вовсе махнули рукой – просто не выходили на работу, и все. В институте наше отсутствие замечали. Однако Игорь имел то же «звание», что и я, а потому субординация была весьма условной. Небольшой откат и вовсе снял все вопросы по поводу моего отсутствия. Кое-кто в отделе недовольно бухтел, но я не брал это в голову. Научные темы финансировались все хуже и хуже, ближайшие перспективы НИИ окутаны туманом, основная забота большинства пилигримов от науки – как можно быстрей свалить за рубеж. Каждый выживал как мог. На дворе стоял 1992-й – первый год «шоковой терапии».

Но вот возникла проблема: нераспроданный товар, или, в просторечии, «висяк», который, согласно договору, возвращали наши оптовые клиенты. «Висяк» стал скапливаться в угрожающих количествах. Куда его девать? Ответ напрашивался один: распродать на чкаловской ярмарке, ибо там раскупалось все. Попутно можно было попробовать перепродать только что купленное тут же, на ярмарке. А что? Интересная идея, хотя и спекуляция в чистом виде.

Но я все мучился «интеллигентскими» комплексами, ведь меня, кандидата наук, могли увидеть сотрудники нашего института в амплуа, столь презираемом ученым людом. Мы с Женей не афишировали род своей новой деятельности, хотя некоторые о чем-то догадывались, торговали далеко от города. Дмитриеву, получавшему откат, трепать языком было незачем. А тут никуда не денешься: вот он – торгаш, барыга! «Ученый» называется! Тьфу!

Однажды на меня на ярмарке нарвался один наш сотрудник. Минут пять он с презрительной улыбочкой наблюдал, как я торгую, а потом горестно изрек: «Охо-хо, и это – кандидат наук!» Я смущенно замялся. Выручила моя супруга, торговавшая рядом. Чувствуя мое смятение, она быстро с ним «разобралась»: «Так, что берем? Ничего? Тогда чего пялимся? Быстренько проходим мимо, не задерживаемся!» Впоследствии, не раз оказываясь в подобной ситуации, я, как выражается наш президент, больше «сопли не жевал». Мгновенно надевал бравую хамоватую ухмылочку: да, а вы разве не знали? А вот так вот! Иногда даже пытался их немного позлить, изрекая: «Стране миллион честных предпринимателей нужнее миллиона статистов от науки!» Ведь еще совсем недавно советская идеология гордилась тем, что треть всех научных сотрудников мира насчитывалась в стране «победившего пролетариата». Впрочем, на бесспорности своего утверждения относительно «нужности» не настаиваю.

Тем временем «исход науки» продолжался. Отъезжали целыми семьями вместе со своими умненькими детишками. Мы с Женей как-то насчитали более пятидесяти «слинявших за бугор» семей, которых лично знали. Большинство сотрудников моей лаборатории свалили, в том числе и Дмитриев. Признаюсь, я тоже мучительно решал – ехать не ехать, ехать не ехать… Умом понимал – вроде бы надо, но сердце решительно сопротивлялось.

Помню, как все мы, оставшиеся, с волнением ожидали приезда первых отпускников-эмигрантов – ну, как там, как, как, как?! Приехали – один, другой, третий… Лоснящиеся мордашки почти у всех округлились, а в высокомерных взглядах читался один вопрос: «ну, че, вы все еще здесь?» Нет, многие из них вели себя вполне тактично, но кое-кто просто захлебывался слюнями, давясь байками про заморские «чудеса». Иногда их поросячий восторг выглядел настолько неестественно, что закрадывалось сомнение: а не самоутверждаются ли ребята за мой счет? Казалось, все свое высокомерие и снобизм «слинявшие», за неимением другой «аудитории», решили излить на нас, своих вчерашних коллег, оставшихся на Родине. И чем менее успешны они были «там», тем больше, по закону компенсации, они пытались «отыграться» на нас здесь. Одна особа договорилась до почти расистского утверждения: «Все делятся на две группы – тех, кто еще не уехал, и на тех, кто не сможет уехать никогда!» Вторая группа, по ее логике, состояла сплошь из представителей «низшей расы». Подобные слова жалили очень больно, ведь крыть в ответ нам тогда было абсолютно нечем… А когда я пытался что-то вякать про любовь к Родине, кое-кто из представителей «высшей расы» смеялся мне в глаза.

Первыми из нашего института уехали «маячки» – ученые, в полном смысле слова. Я подумал, что, наверное, это оправданно, ведь их квалификация дорогого стоила, ее необходимо было сохранить. Потом пошел «второй эшелон» – те, кто послабее: цепная реакция, «массовый психоз», полагал я. Но когда поехал «третий эшелон», захотелось крикнуть, мол, вы-то какие, к черту, «ученые»? И я понял: «крысы бегут с корабля». Хотя многие из «третьих» вполне могли бы попробовать реализовать свои способности в других сферах дома: предприимчивых, оборотистых ребят среди них хватало.

Тему отъезда для меня на веки вечные закрыл в 1996 году мой бывший шеф, за что я ему крайне признателен. Он был существенно старше меня, на порядок более авторитетен как ученый и, проживая за океаном к моменту нашего с ним разговора уже несколько лет, преуспел там, пожалуй, больше всех из знакомых мне пилигримов. Выпендриваться передо мной ему было незачем, поэтому я, немного страшась ответа, откровенно спросил:

– Скажи честно, надо уезжать?

Шеф отвернулся и минуту смотрел в форточку – я терпеливо ждал.