Дмитрий Липскеров - Туристический сбор в рай

На праздник помимо Димастого были приглашены Лёлек и Кирдяпкина, девчонка-оторва из параллельного, которую они в будущем беспощадно лапали класса с пятого, а она только смеялась в ответ.

Бабушка говорила, что такой фамилии в принципе не может быть:

– Кирдяпкина… Нонсенс!

Пригласили за небогатый стол: с колбасой «Любительской», шпротами в банке, винегретом с селедкой, сардельками на горячее и лимонадом «Буратино» на запив. В центре, не вынутый из коробки, но уже открытый, соблазнял своим шоколадным цветом торт «Прага» и удивляла открытая бутылка красного вина.

Хромая женщина, потрепав сына по голове, предложила разливать вино по бокалам, и уже после первого тоста «С днем рождения!», минуты через три, в свои девять лет Димастый оказался пьяным в стельку и его уложили на диван отдыхать.

Все дальнейшее веселье он пропустил, помнил лишь, что Алеша тащил его на себе через строительную площадку домой, где и сгрузил возле родной двери.

Его никто не ругал. Дедушка только заметил, что в девять лет начинать рановато. И засмеялся, а потом закашлялся. Мальчику нравилось, как дед смеется и как кашляет, нравилось.

За Димастым, как и в интернате, никто не следил, уроков не проверял, его просто кормили и обожали. Дедушка каждое воскресенье выдавал ему рубль на пополнение коллекции марок, который он проигрывал во что придется.

В пятом классе друзья вовсю бились в буру, или секу, три листа, используя чердаки разных домов. В те годы никто их не закрывал.

Вследствие разнузданной жизни без присмотра Димастый к пятому классу вышел в чистые двоечники с репутацией хулигана. Теми же самыми результатами могла похвастаться вся их гоп-компания, вместе с Кирдяпкиной, чьи сиськи росли с непостижимой скоростью.

Тогда выгнать из советской школы было почти невозможно, а потому они вели себя, как им заблагорассудится. Вытрясали из малышей мелочь, дрались с параллельными классами, праздно шатались по Москве, готовясь либо к ПТУ, либо к колонии для несовершеннолетних.

Они почти все время проводили вместе, начали курить в двенадцать, лишь алкоголь как-то не укоренился в их привычках, ходили рубиться со взрослыми пацанами двор на двор, играли летом в футбол, а зимой – в хоккей.

Но все эти годы вольной жизни Димастый до окончания восьмого класса не мог расстаться с неким чувством дискомфорта, не поддающимся анализу, но которое по мере взросления все нарастало. Ему было ужасно обидно, когда негр разбил ему нос за обвинение в шулерстве мелкого Лёлека и самого Шерхана: мол, типа, гады, играете на одну руку. Ему было неприятно, что он испугался дать сдачи, и наворачивались слезы обиды. Негр смотрел на Димастого маленькими глазками, разглядывая и исследуя его трусость… А кто любит чувствовать себя трусом?

– Ничего, – успокаивал на раздаче карт африканец. – У деда твоего много денег…

Позже, к классу восьмому, Димастый вдруг понял, что то, что казалось ему дискомфортом, на самом деле – классовая несовместимость, сейчас бы сказали – гены разной породы. Он видел в глазах Алеши некую ограниченность, почти доисторическую враждебность хищного животного. Учителя часто шептались про него в школе, что нагуляла хромая уборщица сынка в МАДИ от ангольского студента-солдата-революционера, расстрелявшего десятки мирных соотечественников.

Димастый неожиданно стал много читать и многим интересоваться. Лёлек по-прежнему оставался Лёлеком, жуликоватым подростком, почти самым мелким в школе, а Кирдяпкина еще в конце седьмого класса зачем-то полезла на строительный кран покрасоваться новыми трусами в горошек, а тот оказался под напряжением, девочка в мгновение сгорела, и ее похоронили в закрытом гробу, накрытом почему-то советским флагом.

Его друзья после восьмого класса решили идти в ПТУ на слесарей, а бабушка настояла на девятом, в который Димастый пошел с неохотой: думал поступать в цирковое, но дедушка, Царствие ему небесное, говорил, что без высшего образования никуда, а в цирковом лишь среднее.

– И вдруг из тебя не выйдет клоуна?

Он так и остался доучиваться в школе. Встречи с Лёлеком и Алешей становились все реже и реже, отчего Димастый чувствовал себя легким воздушным шариком, как будто с его сердца сняли бетонную плиту. Так он расстался с детством.

Иногда негр Алеша звонил, предлагая перекинуться в карты или где пошляться, но Димастый старательно отмазывался от встреч, и вскоре звонки прекратились.

Жизнь Димастого покатилась своим чередом. Он окончил школу, потом творческий вуз, рано женился, развелся…

Он редко вспоминал свои школьные годы, как и большинство людей на свете. Но если и вспоминал, то лишь негра Алешу. Вот из институтской жизни ему часто снились цветные сны, отчего он просыпался наутро счастливым… Однажды, встретившись на семинаре с молодыми поэтами из Анголы, он вдруг вновь вспомнил детского друга, Шерхана, царя джунглей, ему даже захотелось наведаться к нему: мол, глянь, каков я, а ты меня в нос… Но завертелся, закрутился в очередных проектах и новой любви.

Димастому удалось прожить достойную жизнь. Он ни разу не сходил в школу на встречу выпускников и двадцать пять лет не вспоминал ее вовсе. У него выросли красивые и толковые дети, его ум уважали друзья, а посты в социальных сетях набирали тысячи лайков.

На один из его пассажей о бренности бытия, о том, что никто не знает, близок ли, далек ли его конец, он получил комментарий от представившейся одноклассницей женщины средних лет, которую совершенно не помнил.

– А помните ли вы Лешу Прокопова? – спросила одноклассница.

И вдруг перед его глазами в одно мгновение пронеслось школьное детство с жуликом Лёлеком и сгоревшей вместе с сиськами на подъемном кране Кирдяпкиной. Карты, сигареты и драки, родителей на педсовет, угрозы отправить в лесную школу… И конечно он, русский негр Алеша, с маленькими недобрыми глазами, тащивший его на закорках пьяненького к еще живым дедушке и бабушке, теперь казался ему родным, чуть ли не основной вехой его детской жизни. Как же все это было давно и недавно!

– Конечно помню! – ответил он просветленный. – Шерхан!

– Вы верно сказали, что никто про свой конец не ведает. И конечно, вы знаете, что Леша Прокопов умер?

– Нет… Когда же?

– Еще в армии, – ответила женщина. – Его убили, после долгих издевательств. Ведь в нашей школе он не чувствовал себя негром, а потому не был готов к ненависти… Да, после похорон его мать исчезла. И никто ее не искал…

Он сидел над клавиатурой, и ему было очень грустно. Он сам точно не понимал отчего. То ли русского негра Алешу было жаль, то ли себя.

Как-то так получилось, что я на время остался без машины. Старую удачно продал, а новая, элитная, под заказ, еще не пришла.