Коллектив авторов - Дарите любовь

Спросила – что еще?

Бедно, хоть и тепло одетый-обутый в довольно чистое, но латаное-перелатаное, он смущался и отнекивался.

Позже все вместе ели овсяную кашу. Ничего, что поверх сладкого, – хорошо пошла. Анна Ивановна из комнаты еще раз хотела набрать Маше. Но подружка была занята. И поговорить, рассказать не получилось.

До платформы Сан Саныча отправилась провожать Наташа.

Перед сном Алену уже глубоко ночью затрясло. Она замерзла, стала плакать. Анна Ивановна хлопотала. Завернула в одеяло, дала чаю с малиной. Села рядом. Обняла.

Внучка пищала, скулила и жаловалась, как ей было страшно. Бабушка, сама ребенок войны, хорошо понимала девочку. Очень хорошо. Пару часов сидели в обнимку.

Анна Ивановна рассказывала про свою маму, про не вернувшегося с войны папу – прабабушку и прадедушку Алены. Про жизнь в пятидесятые. Как решила стать учительницей.

Как познакомилась, когда думала, что ее поезд уже ушел, со своим мужем. Алена не перебивала. Она смутно помнила, что дедушка-водитель давным-давно погиб в аварии, но что спас при этом беременную женщину с ребенком, нырял в реку за тонувшей машиной – не знала.

Когда Алена заснула, Анна Ивановна унесла чашку. Поблагодарила Матронушку за помощь, все же оглядываясь на дверь, не услышит ли Наташа, не решит ли дочь, что у матери крыша едет. На сердце было тепло. И это мягкое, робкое чувство сохранилось следующим утром.

Кузнецовы не просто стали меньше ругаться – почти совсем прекратили. По оценке Алены, процентов на семьдесят.

P. S. Сан Саныча они больше не видели. Так волновались, что в суматохе не спросили фамилию, адрес, телефон.

И ничего не удалось о нем узнать. Алена искала в Ромашкове. Пыталась расспрашивать людей, но глухо. То ли он назвался ненастоящим именем, то ли жилье снимает. Поэтому даже с помощью участкового не смогли ничего выяснить про спасителя.

Алена не стала верующей. Но цеплять бабушку прекратила. Наташа ездила в монастырь к Матронушке, попала на послушание. Мыла, чистила, мела. Вернулась на подгибающихся от усталости ногах, но в хорошем настроении. Привезла маме платок с изображением Святой.

Соседский пацан Димка замечательно все сдал, поступил в Бауманку.

О! Алена научилась печь шарлотки, хлеб и кексики с лепешками. Теперь грозится освоить торты и печенья.

В бытность медсестрой я работала на посту в терапии. Среди персонала была пропасть разных чудаков, но многим могла дать фору санитарка – пусть будет Анной Ивановной (на самом деле ее звали иначе).

Анна Ивановна обожала красить губы ярко. То в оранжевый цвет, то в кроваво-красный. Поредевшие после пятидесяти лет кудри кокетливо торчали во все стороны. Выпирающий животик она называла арбузиком. Под домашние тапочки носила белые носочки, чтобы меньше натирать ноги.

Полы мыла истово, шустро и достаточно качественно.

У Анны Ивановны была бурная биография. Санитаркой она стала не просто так – ни на какую другую работу не брали. Нет, не пила, не прогуливала, не бузила. Но была особой влюбчивой, взбалмошной и острой на язык. А то, что прощается миловидным юным созданиям – у взрослых или пожилых людей кажется глупостью, конфликтностью.

Однако при всех недостатках пылкой натуры Анна Ивановна была замужем и вполне счастлива. Супруг знал, что благоверную время от времени «перемыкает». И надо просто переждать этот этап, как непогоду. Пройдет.

Анна Ивановна не изменяла мужу, если вы ждете горячих подробностей. Влюбленности ее были исключительно платоническими, хоть и бурными. Она пекла очередному объекту пирожки. Вязала носки. Словом, приносила дары.

Если ее отвергали – страдала. Могла закатить бурную сцену. Собственно, поэтому и вылетала с работы. Будет ли терпеть такое сверхличное отношение директор? Нет. Особенно от вахтерши или уборщицы.

Анна Ивановна страдала не слишком долго. Встречала очередного мужчину, который западал ей в сердце. И начинала чудить.

В больнице, где я ее встретила, Анне Ивановне полюбился один из хирургов. Но в отличие от многих предыдущих избранников, он к обожанию относился благосклонно. Пирожки ел и нахваливал. От носков тоже не отказывался – пригодятся натянуть под резиновые сапоги, в лес, на дачу. На трогательные открытки с котятами и сердечками реагировал улыбкой.

Словом, роман развивался, веселил коллег, в горячую фазу конфликтов и обид не переходил. Жена у хирурга тоже попалась спокойная, неревнивая. Хоть ей сразу же доброжелатели и доложили про влюбленную идиотку…

Анна Ивановна регулярно писала заявления с просьбой перевести ее из терапии в хирургию. Заведующие плевали на просьбы в надцатый раз. И объект обожания санитарки обитал на другом этаже.

Сорокалетний хирург на ночных дежурствах хомячил горячие, специально для него испеченные пирожки с вареньем. А я, как и остальные, над историей потешалась… Из песни слов не выкинуть. Мне тоже было смешно наблюдать за развитием событий.

Как-то в выходные наши графики совпали. Напарница заболела. И на все немаленькое хозяйство мы с санитаркой остались вдвоем. Я бегала суматошно, старалась успеть все сразу. Анна Ивановна невозмутимо кормила пациентов. Убиралась. И поглядывала на мое мельтешение. В какой-то момент уже перед сном я поняла, что плохо соображаю, силы тают. А вышла на сутки. То есть с утра и до утра.

И вот, когда пациенты еще не уснули, но начинали укладываться, а мне предстояли разнообразные хлопоты (например, ночные уколы, пара клизм перед завтрашними исследованиями, еще банки для сбора мочи приготовить и разнести, вечернюю температуру отметить в историях болезней и т. д.), закружившись, я плюхнулась в раздаточной на стул. Налила себе остывшего чая. И обнаружила, что ко мне подкрадывается Анна Ивановна – с дымящимся бокалом в руке.

– Держи. С лимонником, перцем. Сейчас полегчает.

Мы с Анной Ивановной не приятельствовали. Поэтому заботе я удивилась. Поблагодарила. Отпила пару глоточков. Чай в самом деле бодрил. Термоядерный напиток, как сейчас помню. Я закашлялась, проморгалась. Поняла, что начинаю потеть.

– Ничего себе! Сейчас дым из ушей пойдет.

– Продирает? Так и надо. Ты пей, пей. Потом побежишь шустренько, все успеешь. И вот что, дай мне журнал с историями. Температуру проставлю. И список анализов. Напишу квиточки для банок.

Помычав и покивав, я согласилась. Отбрыкиваться от помощи не было сил.

Часа через два, когда все завершилось, было убрано, рассортировано, в нашем отделении воцарился покой.

Я разнесла последнюю банку. Поставила финальные галочки в журнале. Навела порядок в процедурной. Умылась. И приготовилась вздремнуть пару-тройку часиков на кушетке.

Ко мне снова подошла Анна Ивановна. Она тоже готовилась лечь спать на диване в холле у поста. Уже стерла помаду и широко зевала, поблескивая золотыми коронками.