Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

…Я все сделал так, как научила Анна Марковна, но скорее для того, чтобы себе и ей доказать: в нашей стране преданных идеалов ленинизма добиться справедливости нельзя. В ту пору я, как и все, слушал «Голос Свободы», страдая вялотекущим антисоветизмом. Однако съезд еще не закрылся, когда позвонила испуганная бабушка Аня: от них только что ушла врачиха Хавкина, которая плакала, умоляя никуда больше не писать и не жаловаться. Через неделю к ним явилась комиссия, осмотрела коммуналку и сказала: «Ага!» Через месяц им выдали ордер, и мы с отцом перевезли их в отдельную квартиру на улице Пестеля в Отрадном, где они и жили до самой смерти. Бабушка скончалась в 1977-м, когда я служил в ГСВГ, и на похороны меня не отпустили, так как покойница в понимании военкомата моим близким родственником не считалась. А тетя Клава… Нет, это жуткая история. В другой раз… Отец же, осознав, что прописан теперь в трехкомнатной квартире, во время семейных ссор к обычным словам «А ну вас всех к лешему!» стал добавлять: «Уеду от вас к Пестелю!» «Езжай хоть сейчас!» – отвечала мать. Тем все и заканчивалось.

…Первым вышел из такси приезжий с двумя чемоданами и протянул водителю монетку.

– Рубль! – замотал головой «шеф».

– В позапрошлом году было пятьдесят копеек.

– А где ж ты был целых два года?

– Дома. Я живу в Хабаровске.

– Теперь рубль.

– Вы не предупредили… Я бы автобусом поехал.

– Вот и ехал бы. Рубль!

– Быстрей, опаздываю! – взмолился я.

– Товарищ, в самом деле, время – деньги! – поддержал меня пассажир в шляпе и тонких очках.

– Ладно, уговорил, но больше так не делай! – согласился водитель, играя желваками.

Хабаровчанин отдал полтинник, схватил чемоданы и поспешил к подъезду. Таксист несколько мгновений рассматривал на ладони монету, потом, выругавшись, швырнул ее в газонные кусты, сел за руль – и машина, злобно взревев, сорвалась с места.

– Вы все поняли? – тихо спросил меня очкарик.

– Что именно?

– Это же чистой воды инфляция. – Он повторил выбрасывающий жест шофера.

– Вы уверены?

– Я экономист. Мы идем к катастрофе. Хлеб будет стоить десять рублей за батон.

– А водка? – осторожно спросил я, понимая, что сижу рядом с не очень здоровым человеком.

– Страшно сказать: двести!

– Что вы говорите! – Я покачал головой и отодвинулся.

…В детском саду, как и подсказывало предчувствие, моя Алена, одна-одинешенька, сидела посреди комнаты, обложившись игрушками, среди которых было несколько пластмассовых Крокодилов Ген и Чебурашек.

– Полуякова, за тобой пришли! – конвоирским голосом крикнула воспитательница и с ненавистью посмотрела на меня: если бы не мое опоздание, она давно бы уехала домой.

– Знаете, автобусы совсем не ходят, – начал я оправдываться. – Просто безобразие какое-то…

– Знаю. Мне самой до «Каховки» на перекладных добираться. Вы уж, папаша, лучше ребенка на пятидневку сдавайте, чтобы и вам жилы не рвать, и нам тут, сами понимаете… – ответила она, складывая в большую сумку продукты из холодильника.

Мы с Аленой вышли на улицу. Рыжее, как таракан, солнце забилось в щель между многоэтажками и шевелило лучами, точно усами. К вечеру похолодало. Веселые осенние листья померкли. Я поправил на дочери вязаный шарф:

– Вернули «Пуппу»-то?

– Вернули, – грустно ответил ребенок. – А ты чего так поздно? Мама сказала, меня рано заберут. Знаешь, как Тамара Ивановна ругалась?

– На работе задержали.

– Я так и подумала. А в такую погоду можно есть мороженое?

– Маленькими кусочками можно.

Пока мы покупали возле универсама мороженое, зажглись фонари. Из переполненных автобусов, грузно пристававших к тротуару, вываливались толпы орехово-борисовцев, зато в центр летели пустые окна с одинокими пассажирами.

– Алена, – сказал я, нежно наблюдая, как дочь ест пломбир за 19 копеек в вафельном стаканчике с кремовой розочкой, – ты уж маме не говори, что одна в группе осталась, ладно?

– Ладно. А когда ты был маленьким, «Лакомка» с орехами уже была?

– Нет, еще не было.

– Почему?

Пришлось купить и «Лакомку». Через полчаса мы сидели дома, она рисовала, а я смотрел в десятый раз «Семнадцать мгновений весны». Когда Штирлиц разбил о голову Айсмана бутылку, пришла с работы Нина.

– Давно дома?

– Давно.

– Надеюсь, мой ребенок был не последним в группе?

– Ну что ты, киса! Детей было еще полным-полно. Правда, Алена?

– Правда, – подтвердила подкупленная дочь.

– Скажи, зайчик, а с кем ты играла, пока ждала папу?

– С Крокодилом Геной, – ответил ребенок, жалобно оглянувшись на меня.

– А еще с кем?

– С Чебурашкой…

– Нет, скажи, с кем из детей ты играла?

– Сама с собой.

– Врун! – пригвоздила меня жена. – Даже не мечтай!

Ну, вот: супружеское счастье теперь откладывалось как минимум на неделю. Странные все-таки существа – женщины! Наказывать мужа воздержанием – это как волка карать вегетарианской диетой. Все равно нажрется мяса, но в неположенном месте. А потом бегут в партком: спасите семью!

– Да ну вас всех к лешему! – взорвался я. – На работе КГБ, дома тоже КГБ. Мне завтра Ковригина допрашивать, а вы мне тут чебурашками голову морочите!

– Ковригина? – изумилась Нина, обожавшая его книги. – Того самого? А что он натворил? И при чем тут ты? Тебя из-за него в горком вызывали?

– Не имею права разглашать! – скупо ответил я, давая понять, что мне есть чем ответить на постельный карантин.

– Мне-то можно сказать? – обиделась жена и глянула на меня с интересом.

– Никому! – Я покачал головой, понимая, что семейное счастье все-таки возможно, когда уснет дочь.

Мы дружно поужинал пельменями. Нина занялась постирушками. Я мужественно перемыл всю посуду, а потом рассказал на ночь дочери воспитательную сказку про белочку, которая дружила с медведем, и косолапый щедро угощал ее медом. Но как-то раз Топтыгин доверил подружке секрет, а та по дури разболтала всему лесу, включая сорок. В результате мед болтливой белке улыбнулся навсегда. Спокойной ночи!

– А разве мед может улыбаться? – спросила Алена.

– Это образное выражение. Мы же говорим: «пошел снег», а куда он пошел? В магазин, что ли?

– Снег в магазин не ходит. Завтра меня кто забирает?

– Мама.

– Значит, мороженое мне улыбнулось, – вздохнула она и повернулась к стене.

В спальне я упал на кровать, точнее, на разложенный диван, опасно скрипнувший подо мной. Он уже дважды ломался, его отвозили в ремонт мебели, и пожилой мастер, осматривая руину, ругался: