Татьяна Устинова - Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном

Все это было нам очень важно.

Потом мы все заехали на участок, проверили ворота и калитки, чтобы Микимото снова как-нибудь ненароком не утек, уселись пить чай и в пять минут уничтожили недельные запасы провизии, и то и дело выбегали на крыльцо, чтобы проверить, мелькает ли в темноте белый хвост бубликом!..

…Мы никак не могли его потерять. Ну никак. В кромешной темноте, когда день то ли не приходит вовсе, то ли приходит всего на несколько минут, очень нужны хоть чей-нибудь оптимизм и стойкость. Для поддержки очень нужны!..

Совершенно необходимо сознание, что холод и мрак – просто мелочи жизни, и настоящему самураю на них наплевать, он все равно радуется жизни, людям, открывающимся воротам, желтому мячику.

Доклад напишется, работа сделается, солнышко выглянет, весна придет – обязательно должен быть кто-нибудь, кто, может, и не убедит нас в этом, то хотя бы поддержит.

Наш пес-самурай нас поддерживает, и спасибо ему за это!

Почему-то билеты на самолет ему все время покупают очень неудобные, ужасно неудобные: или улетать нужно в четыре утра, или прилетать в два ночи и никогда из Домодедова, до которого нам рукой подать, а всегда из Шереметьева, до которого семь верст киселя хлебать!..

Болваны какие-то покупают. То есть болванки, или нет, нет, болванши – секретарши и помощницы бывают исключительно женского рода!..

И мы их потом меняем. Не секретарш, а билеты, ясное дело.

Вот и на прошлой неделе пришлось. Мы рассмотрели билеты, все поняли – и про семь верст, и про четыре утра, и про то, что обратный почему-то на воскресенье, хотя можно смело улететь в пятницу и не сидеть в уездной гостинице все выходные!.. Я, конечно, заорала, что все дураки. Он, конечно, сказал, что оно того не стоит, и поехал в кассу.

Я в это время то ли интервью давала, то ли книги читателям подписывала. Нечто, в общем, важное и общественно-полезное.

И тут он позвонил и что-то такое забормотал в трубку перепуганным голосом.

Я поняла, что дело плохо, и, сделав лицо как у товарища Огурцова из кинокартины «Карнавальная ночь», улыбаясь улыбкой типа «гы-ы-ы», подвиливая задом, извиняясь и кланяясь – люди-то ждут! – выскочила в коридор.

В трубке все это время продолжалось бормотание, а на заднем плане какие-то вопли, не слишком отчетливые, но такие… настойчивые.

– Что случилось?! Ты где?!

– Я в кассе, – сказал он растерянно.

Я думала, его забрали в милицию.

– Я хотел поменять билет. А они говорят, этот тариф поменять никак нельзя, и вообще нужно ехать в кассу, где его покупали, а шут знает, где его покупали, потому что я же сам не покупал, а они говорят…

Тесня его голос в телефонной трубке, раздраженное женское контральто неслось мне в ухо без пауз и запятых.

– …А я вам повторяю – езжайте туда, где куплено, а у нас система этот тариф не грузит и вообще до закрытия полчаса мне кассу сдавать а билеты надо сразу проверять а то накупят а потом сдают а вы знаете как это нам неудобно когда сдают…

Я не выношу хамства – покажите мне хоть одного человека, который бы любил, когда хамят, ну вот и я не исключение!.. Но здесь есть некоторый нюанс.

Конечно, я огорчаюсь, когда хамят мне, и меня это задевает. И потом, как все нормальные люди, я придумываю «достойные ответы», которые в нужную минуту, конечно же, не пришли мне в голову, но когда хамят ему , я готова… убить.

Как говорила Софико Чиаурели, «хорошо бы подкараулить в темном переулке и треснуть кирпичом по голове!»

Он не умеет защищаться, по крайней мере, в этом смысле!.. Он нормальный мужик и базарить с женщиной просто не может. Да еще на повышенных тонах! Да еще без пауз и запятых! Он сразу теряется, краснеет, начинает бормотать извинения – ну его мама с папой так воспитали. Ошиблись, видимо. Нужно было как-то по-другому воспитывать.

– …И что мне тут с вами до самого закрытия сидеть вы что не видите здесь написано е эф джи восемьдесят восемь дробь сорок а должно быть написано пи ку це сто двадцать один тире восемнадцать есть у вас глаза или нет…

– Скажи ей, чтобы она замолчала, – сквозь зубы процедила я.

– Я прошу прощения, – сказал он мимо трубки, – мне плохо слышно. Одну минуточку, пожалуйста.

Она не замолчала, конечно, но он, видимо, куда-то выскочил.

– И вот так уже полчаса, представляешь?!

– Какого лешего ты там стоишь и все это слушаешь?! Далась она тебе! Дойди до соседней кассы и купи другой билет!

– Да жалко же! – Он вдруг засмеялся. – Этот пропадет, а за него казенные деньги плачены!

– Ничего не жалко! – Из ноздрей у меня густо валил пар, а копытом я рыла землю. Красного тумана перед глазами еще не было, но вот-вот.

– Да и вообще я тебе не за этим позвонил!

– Уезжай оттуда немедленно – слышишь?! Это издевательство просто какое-то, а ты почему-то терпишь!

– У нее на столе лежит твоя книжка, представляешь?! А я всегда так горжусь, когда вижу у людей твои книжки, как будто это я сам их все написал.

Я хрюкнула и замолчала.

– А еще у нее очень смешная фамилия, тебе для романа пригодится – Поросевич. Елена Поросевич. Должно быть, нелегко ей живется с такой фамилией.

Это он так ее защищал. От меня.

– Пусть поменяет, – буркнула я.

Нелегко нам всем живется, да?..

И Елене Поросевич – фамилия не удалась, и все к ней лезут с глупостями вроде этих самых билетов, наивно полагая, что к билетному кассиру вполне можно приставать именно с вопросами про билеты. И ему – он жалеет казенные деньги и, как нормальный мужчина, думает, что в устройстве этого мира есть некая разумная логика, если нужно поменять билет, значит, его нужно поменять, и точка!..

Но и мне не легко – я не желаю прощать хамство, особенно в его адрес, и даже в обмен на мой собственный роман, лежащий на столе.

И вот до сих пор испытываю непреодолимое желание «подкараулить в темном переулке и треснуть кирпичом по голове!»

Эти родственники присутствовали в нашей жизни всегда. Есть московские родственники, а есть курские. Из Курска родом мой прапрадедушка Алексей Михайлович, полный георгиевский кавалер и герой Плевны. Кто-то из родных когда-то давным-давно ездил на экскурсию в «братскую Болгарию» и в этой самой Плевне на памятнике русским воинам нашел его фамилию. Прабабушка Александра потом перебралась в Москву, и таким образом часть семьи оказалась здесь, а часть осталась там.

Когда я была маленькой, курские родственники наезжали довольно часто, жили у бабушки с дедушкой. Они приезжали с чемоданами, жесткими, коричневыми, с побитыми алюминиевыми уголками – у нас таких не водилось!..

У девчонок – там тоже две сестры – были косы, а в косах роскошные банты, повязанные на редкость искусно и красиво. Родственники привозили конфеты «Птичье молоко» в узких, длинных коробочках с картинками на крышках – у нас не было таких коробочек и таких картинок!..