Екатерина Рождественская - Птичий рынок

– Слав, дай мне Юрика покатать.

– Нет, мне мама не разрешает. – Девочка Слава была старше Алины, и Никиты, и Саши.

– Ну, пожа-а-алуйста! Я буду думать, что это мой братик.

Девочка Слава подумала и как-то, как королевна, взмахнула рукой:

– Ну ладно. Только на дорогу не выезжай.

– Да, да!

– И называй Юриком, а не всяко.

– Угу.

Девочка Слава передала коляску Алине и куда-то побежала. А Алина, забыв про мальчишек, покатила ее, покачивая и что-то напевая.

– Она братика или сестренку хочет, а родители не хотят. Вот и катает чужих. И думает, что это ее, – сказал Никита серьезно.

– Я – домой, – объявил сразу погрустневший Саша.

– Давай еще на качели сходим.

– Не хочу.

Никита поморщился:

– Я тоже тогда. Баба, наверно, оладьев напекла. “Дисней” буду с ними смотреть.

И они пошли в разные стороны. Гордей растерянно огляделся – где дом бабы Тани, он не знал.

Поплелся наугад по асфальтовой улице и вскоре увидел магазин с навесом и столами. Долго определял, какая из четырех тянущихся от него узких улочек была той, по которой они с детьми пришли сюда вслед за гусями. Наконец, кажется, определил. Пошагал. И вышел на полянку. Там стоял белый, большой, рогатый козел.

– Мме-е-е! – закричал он пронзительно.

Гордей попятился, а козел пошел к нему. И быстро остановился – идти дальше не давала веревка, привязанная к колу.

– Мме-е-е! – повторил козел.

– Ты кто? – спросил Гордей, хотя понимал, что это животное – козел и козел, совсем как на картинках.

– Ме-е.

– Что?

Козел смотрел на него пристально своими большими выпуклыми глазами.

– Я – Гордей, – сказал Гордей. – Я недавно сюда приехал. К бабе Тане. А мама уехала.

– Ме-е. – Козел тряхнул головой, и тут на его шее, под бородкой, звенькнул колокольчик.

“Козел с бубенчиком”, – вспомнились слова мамы, и Гордей отшатнулся… Он не знал, что такое бубенчик, но наверняка что-то вроде колокольчика. И неужели это папа… Еще одно мамино слово: “Пасется”. Козел пасся.

…И не просто так мама привезла его сюда. Баба Таня – его бабушка. Была и еще одна… умерла. Значит, и папа здесь бывал, приезжал. Ходил, и превратился. А мама не знает, и поехала его искать.

– Папа, – тихо сказал Гордей, вроде и не козлу, а так, будто в сторону, но тот отозвался протяжно, жалобно:

– Ме-е-е.

Гордей увидел, что травка вокруг него короткая, жалкая, и сорвал длинной, мягкой, протянул.

Козел поднял верхнюю губу, обнажив сероватые большие зубы. Не доставал… Гордей подошел ближе, и козел ухватил траву языком, рывками втянул в рот и стал жевать. Глядел на Гордея по-прежнему внимательно, пристально. Потом, перестав жевать, строго сказал:

– Ме-е-е!

Гордей сорвал еще травы. Дал.

– Я не верю, что ты мой папа. Превращаются только в сказках. – Сказал это специально раздельно, уверенно, чтоб посмотреть, как поведет себя этот рогатый с выпученными глазами и некрасивым голосом.

И рогатый ответил особенно громким и почти понятным:

– Мм-не-е-е!

– А?

– М-м-ня-ааа!

– Тебя?.. Тебя заколдовали?

Козел стоял и смотрел на Гордея. Жевать перестал.

– Заколдовали, правда?

И козел затряс головой, колокольчик стал звякать сипло и тускло.

– В-вот он где, голубчик! – раздалось за спиной Гордея.

Он обернулся и увидел торопливо, но медленно из-за старости идущую к нему бабу Таню. Всё в том же переднике, в платке, наползшем на лицо. В руке – палка.

– Я уж всю деревню оббегала, паразит! Думала, собаки сожрали или украл кто на органы… Мне что, пиздюшонок такой, по твоей милости в тюрьму садиться?!

Баба Таня приподняла палку, и Гордею показалось, что она сейчас ударит. Он попятился и ткнулся спиной в твердое, но живое, шевелящееся. Это была голова козла. Рога. Сейчас как даст ими… Гордей не выдержал и заплакал…

Баба Таня не побила, козел не бодался. Несмотря на слезы, Гордей запомнил дорогу до дома. Это было совсем рядом, правда, идти нужно было по совсем узкой, почти целиком заросшей крапивой улочке.

Покричав, баба Таня быстро успокоилась и утром отпустила Гордея гулять. Он пошел к козлу с колокольчиком. С тех пор ходил к нему почти каждый день.

Иногда козла не оказывалось на месте, и Гордей представлял, обмирая от ужаса, что ночью пришла колдунья и съела его. Украла, унесла в свою избушку в лесу, зажарила в печке и съела.

Но на другой день козел появлялся. На той же полянке между заборами или дальше, возле высокого строения, которое называли водонапорка.

Случалось, лил дождь, и Гордей оставался дома. И очень тосковал. Не по козлу, который мог быть заколдованным папой… А может, как раз по нему.

С козлом он почти не разговаривал. Садился рядом, в том месте, до которого не доставала привязь, и смотрел на это рогатое, лупоглазое существо. Наблюдал за ним… По сути, всё было сказано в первый же раз, когда Гордей спросил: “Тебя заколдовали?” – а козел стал трясти головой.

В глубине души Гордею всё стало ясно тогда, но рассказывать о том, кто это в облике козла, он не решался ни бабе Тане, ни ребятам.

Ребята несколько раз приходили на полянку или к водонапорке, обзывали козла обидными словами, а Гордей молчал, лишь смотрел рогатому в глаза и взглядом просил потерпеть. Козел же тряс головой и то жалобно, то зло мекал. Как-то Никита взял ком сухой земли и бросил в козла. Гордей крикнул:

– Перестань! Нельзя бить!

– Н-ну, – удивился Никита. – А тебе жалко, что ль? Это ж козлина вонючий!

– Нельзя! Он хороший. И за то, что бьешь, – в тюрьму. Я по телевизору видел.

Никита поухмылялся, но больше в козла ничем не кидал. Да и обзывать перестал. А Гордей на другой день принес козлу печеньку, и тот ее жадно съел. Потом сказал:

– М-ме-е-е!

– Вкусная?

– Ммме-е-е-е!

– Я завтра еще принесу…

Странно, но о маме Гордей вспоминал всё реже. Нет, он помнил о ней, но вот так, чтобы хотелось заплакать, не вспоминал.

Козлу он про маму не рассказывал. Расскажет, и, может, не то что надо. Только хуже сделает… Решил: мама приедет и сама всё увидит. И что-нибудь произойдет.

Дни текли однообразно, но быстро. Правда, дождливых становилось всё больше. Эти дни Гордей научился переживать – лежал на кровати, стараясь не шевелиться, чтоб не скрипела сетка, и мечтал, что папу расколдуют, и они все вместе – он, мама и папа – вернутся туда, где жили в то время, которое Гордей не помнил. Запомнил лишь одно – им было там и тогда хорошо…

Иногда приходил большой, хромоногий старик, деда Гена, приносил меду, и они с бабой Таней его медленно ели с чаем. Гордею мед не нравился.

Раза три, а может, на два больше, баба Таня водила его в магазин. Говорила перед этим:

– Мать жива твоя, деньги перевела… Копейки, конечно, но уж чего… Пойдем отоваримся. Не голодом же сидеть.