Евгений Магадеев - Слезы пасмурного неба

– Да, Слава, я тебя слушаю.

– Привет. Вы не дома?

– Нет, мы в сад уехали.

– В такой ливень?

– А тут сухо. Ты еще гуляешь?

– Я уже вернулся и хочу попасть домой. У меня нет ключа.

– Ооой, – неопределенно протянула мама. – Мы только завтра к вечеру приедем.

– И что мне теперь делать?

– К бабушке поезжай. Не знаю, что еще тебе посоветовать.

– Ладно, сейчас подумаю, – обреченно выговорил я и, пожелав доброй ночи, попрощался.

Конечно, у меня и в мыслях не было отправиться в такой час к бабушке, поскольку это было чревато весьма нежелательными приключениями: с юношеских лет у меня сложились далеко не самые безоблачные отношения с населением тех краев, и если со шпаной я еще мог бы договориться, то встреча со старшим поколением наверняка не сулила ничего хорошего. Многие из них, будучи моими ровесниками, не понаслышке знали разницу между следственным изолятором и колонией-поселением, а некоторые особо непонятливые познали ее даже дважды. Про этот забавный район, куда дедушка привез свое семейство еще во времена царя Гороха, шутливо поговаривали, что половина местного народа сидит, а вторая – уже сидела. Печально, но это звучало не так уж и неправдоподобно.

Поразмыслив над сложившейся ситуацией, я не нашел лучшего выхода, чем позвонить Андрею и спросить, далеко ли он успел от меня отъехать. Узнав о моей проблеме, он удивился:

– А чего же они тебя не предупредили?

Я понятия не имел, как ответить на этот вопрос: мне самому было крайне интересно.

– Сколько? – изумленно переспросил Андрей, плавно останавливая машину на перекрестке.

– Сорок три, – повторил я отчетливо. – Не считая тех, что были еще с вечера.

– С ума сойти! – он сокрушенно покачал головой, но глаза под сводом густых бровей едва заметно посмеивались.

– Это не рекорд. Помню, пару месяцев назад мы расстались – так она и по шестьдесят за день присылала.

– И не жалко денег… Что пишет хоть?

– А ты как думаешь? Все как обычно: сначала грязь выливала ушатами, объясняла, почему я плохой, а она хорошая. Потом заявила, что на сей раз мы разбегаемся окончательно и бесповоротно, ревность добавила.

– К кому?

– Да какая разница? – фыркнул я и указал Андрею на светофор, сменивший свой красный гнев на зеленую милость. Мы тронулись, и я, на мгновение залюбовавшись пустынными ночными улицами, продолжил: – Мне кажется, для ревности ей вообще не нужен объект. Это самодостаточная деятельность.

– И часто с ней такое?

– Нет, редко. Но иногда бывает. С тех пор, как у нас начала работать Алина, при необходимости ревнует к ней.

– Очень даже недурно, – усмехнулся Андрей, иногда заглядывавший в кафе то ли с похвальным желанием навестить меня, то ли, напротив, забавляя себя наблюдением товарища в «диких» условиях. – Прими ее слова за комплимент.

– Мне как-то все равно. Я никогда не давал повода для ревности – оправдываться тем более не собираюсь. Да Лена и сама себе не верит, я думаю.

– Уж наверное. Ты не переживай – успокоится через пару дней.

– Я не переживаю. Она уже просится назад.

– А ты?

– Нет, мне это не нужно. Я больше не хочу.

– Охладел? Устал?

– Просто не хочу. Не могу. Мне кажется, у меня теперь немного другие интересы.

– Вот как? Решил вплотную заняться чтением?

– Да не в этом дело… Но раз уж ты об этом вспомнил – у тебя нет «Принца Каспиана» в бумажном варианте?

– Есть. Могу тебе даже подарить – все равно сам уже не стану перечитывать.

– А как тебе вообще? Интересно?

– Да так себе, по правде говоря. Если надо, порекомендую что-нибудь получше.

– Нет, я все-таки эту хочу.

За окнами уже хозяйничала густая полновесная ночь, и ее непроглядность нарушали лишь фонари, которые, выхватывая из города отдельные крохотные сцены, окрашивали их в неестественные, но удивительно приятные оттенки желтого. Эти отдельные натюрморты под ровными колпаками света казались декорациями к старому голливудскому фильму – милыми и почти игрушечными, – и каждая скамейка будто бы находилась в ожидании, когда двое влюбленных, случайно проходя мимо, заметят ее и расположатся наблюдать по-осеннему неяркое, затянутое рваными облаками небо. Одна из таких одиноко стоящих скамеек ждала бы сегодня и меня, если бы Андрей не проявил чуткости. Его родители, в отличие от моих, ночевали дома, поэтому он не мог пустить меня к себе, однако легко согласился провести со мной пару часов в машине, где было все же не так холодно, как на улице. Разговоры крутились преимущественно вокруг моего разрыва с Леной – эта тема почему-то особенно занимала Андрея, – хотя зачастую мы переключались и на его собственные отношения, которые не в меньшей степени изобиловали червоточинами – от самых пустяковых до довольно-таки скверных.

– Ты знаешь, чего я никак не могу понять? – жаловался он. – Каждый раз, когда я заезжаю за Еленой перед репетицией, мне приходится ждать ее минут двадцать. Неужели она не понимает, что ставит меня в неудобное положение перед вами?

– Я помню, поначалу вы регулярно опаздывали, – подтвердил я, застегивая тугую молнию на куртке: не желая попусту расходовать топливо, Андрей заглушил двигатель, и салон машины начал заполняться неумолимой прохладой. – Потом как-то приноровились?

– Если это можно так назвать. Приезжаю за ней на полчаса раньше – вот и весь секрет. А по факту ничего не изменилось: говорит «уже иду» – и исчезает в неизвестном направлении. Ну почему нельзя начать собираться заблаговременно?

– Видимо, мешает тонкая чувственная натура. Я вот тоже всегда предупреждаю Лену, когда выхожу с работы и направляюсь к ней. Она спрашивает, что мне приготовить, хотя это глупый вопрос: в итоге все равно будут пельмени. Потом я минут десять иду до остановки, еду полчаса при хорошем раскладе – всего минут сорок получается… хотя нет, даже больше. И вот я прихожу – а ничего не готово. Уже при мне набирает воду, ставит кастрюлю на огонь. И так постоянно – сижу и жду с голодными глазами. А, казалось бы, что мешало начать пораньше? Ерунда, конечно, – но так приятно было бы почувствовать, что о тебе подумали, позаботились…

– Это точно. Вот из таких мелочей все и складывается.

Подобных рассуждений хватило на полночи, и увлеченность Андрея уступила вполне закономерной усталости только к четырем часам, когда он стал тонко намекать на свое намерение откланяться. Не имея наглости возражать, я проводил его до дверей квартиры, принял в дар обещанную книгу и, пожелав Андрею добрых снов, расположился в подъезде под лампочкой, где и предавался чтению до самого рассвета. Начало рабочего дня было уже близко, и, коротая остаток времени за весьма отчаянным пешим переходом, я мечтал лишь о замечательном миге воссоединения со своей теплой постелью, ласка которой так незатейливо ускользнула от меня этой ночью.