Регина Лисовская - Уфф!

Оружие держу на изготовке. Оцениваю сквозь прицел окружение. Иду по мраморному полу и слышу, как под ботинками хрустит битое стекло. Пока мне ничего не угрожает, но я начеку. Внезапно из-за угла выскакивает враг и палит в меня. Я отстреливаюсь. Враг падает в лужу крови. Одни – ноль. В лоточек падает монетка.

Иду дальше. Навстречу бежит полуголый монстр с бычьей головой, в руке – топор. Стреляю в упор. Эх, промахнулся. Монстр бьет меня топором по голове. Искры в глазах, вкус крови. Я слышал удар стали по кости. По моей черепной кости. Опять лужа крови, но уже моей. Монетка из лотка исчезает. Ноль-ноль.

Новая игра. Захожу в арсенал и выбираю новое оружие. Беру скорострельный восмиствольный ручной пулемет. Нужно испытать. Стреляю по стенам, окнам, деревьям. Очередями сношу все подчистую. А вот еще – ПТУРС, он же «Фауст-патрон». Это – самое мощное оружие в арсенале.

Поднимаюсь по лестнице. Вокруг – скульптуры, вазы, цветами. Сумерки. Открывается дверь и на меня бежит «ниндзя» с мечом. Я нажимаю на курок – бабах! «Ниндзи» нет, меча нет, дворца тоже нет. В мой лоток монетки сыплются шквалом. Успех!

Еще поиграть? Нет, некогда. Нужно работать.

Поставил этот диск только из уважения к Лешику. Лешик – мой сосед, мальчик десяти лет. Поставил, чтобы просмотреть. Чисто из уважения к пацану. Если признаюсь, что его игры меня не занимают – нашей дружбе конец.

Взамен дал почитать новую книжечку. Но я уверен, что Лешик просмотрит картинки, но до чтения дело не дойдет. Лешик отдаст книжку чистенькой, без заломов, без пятен. Дети так не читают. Лешик будет держать книжку примерно неделю. Потом при встрече будем обмениваться мнениями: «Ну как? Понравилось?»

«Да ничего, так себе, – соврет Лешка, – есть вещи покруче. Там – такое месилово!»

У меня в его возрасте был только тетрис. Червячок ползал, изгибался, его нужно было заманить в ловушку. О современных аркадных играх я даже не мечтали. А Лешик уже мечтает о play-station.

Однажды я спросил: «Почему твои игры все на один манер: страшные, с кровью?» Лешик ответил, что с красивыми рыбками и забавными человечками игры давно устарели. Сейчас они – «полный отстой».

Я – сказочник. Все сказки уже выдуманы, но, вопреки этому, я опять сижу и пытаюсь выдумать что-нибудь новое: парадокс профессии.

Вожу без нажима карандашом по бумаге, вспоминаю прекрасные сказки моего детства. Кажется, я попусту трачу время. Отчаялся и очень устал.

Книги детства! Как вас много было! Все разные: в жестких, переплетах, мягкие сборники, серии, толстезные опусы, вроде «Незнайки на Луне». А еще – книги о невероятных приключениях и тонкие яркие брошюрки для самых маленьких. Все перечитывалось до дыр, до истрепа. Бывали дни, когда все книги с помощью полосок бумаги и листов картона, клея и ниток возвращались к жизни.

Восстанавливались обложки. Здесь я изощрялся в вензельках и буквицах. Когда лечение книжек-калек заканчивалось, я перечитывал любимые истории заново.

Черно-белые картинки мне не нравились. Я их подрисовывал цветными карандашами и фломастерами. Часто дополнял чем-то своим, становился соавтором взрослых дяденек и тетенек. Я и Пушкин!.. Забавно.

Чиня книгу, я думал, что когда-нибудь напишу большую-пребольшую «Сказку сказок», соберу в ней всех любимых персонажей, а потом проиллюстрирую эту книгу огромными, на две страницы картинками. Текстов там будет мало, разве что – по несколько строчек по углам. Картинки сами должны рассказывать о происходящем! Однажды я прикинул, сколько будет весить такая книга, и ужаснулся: не мене пуда.

Нет, больше! От идеи пришлось отказаться.

Прошло много лет, я втянулся в написание сказок, и убедился, что писательский труд не так прост.

Самое тяжелое в этой работе – начать. Я могу сидеть перед листом бумаги часами, днями, даже неделями, елозить там карандашом, всматриваться в сетку случайных линий. Я часто нервничаю, делаю нетерпеливые росчерки, зигзаги, рамочки, и процесс заканчивается ничем. Лист сминается, уходит в урну и опять все заново.

Перед очередной попыткой выжать из себя что-либо гениальное я разложил перед собой бумагу и стал рассматривать там марашки собственных зрачков. А не нарисовать ли овальчик? Это будет голова. Ниже – еще один овальчик. Это – туловище. Ого! У меня что-то получается! Дальше: толстенькие ручки с пухленькими пальцами, ножки в широких брючинах, тупоносые ботиночки, пиджачок. К голове пристраиваю два маленьких ушка, рисую пару глаз и оттопыренные губки. Нос рисую маленьким: не люблю больших носов. На носу ставлю две точки. Это – ноздри… Ой! Этот «кто-то» засопел!

– Привет! – говорю «кому-то», – Ну, с днем рождения тебя!

– Привет! – ответил мне персонаж, улыбаясь.

«Зубы получились такими же толстыми, как и пальцы» – промелькнуло в моей голове.

– Придумай мне имя, сказочник! – попросил персонаж. – Очень нужная вещь для общения!

Я задумался, завертел в руке карандаш… Меня осенило! На карандаше была надпись: «Богемия». Красивое слово! Но это слово – женского рода. Я его решил переиначить и написал у ног персонажа: «Богемль».

Вдруг этот мой персонаж стал таким важным-преважным, начал осматривать свой костюм, обувь, что-то подчищать там, а потом попросил:

– Сказочник! Нарисуй мне цветочек в петлицу!

– Ты что, жениться собрался?

– А почему нет? – последовал ответ.

Я подумал, что он прав: все добрые сказки должны заканчиваться свадьбой. Но существование Богемля только начиналось! А сюжет, коллизии, перипетии?

– Не рановато ли? Я вижу: ты из тех, кому подавай все и сразу!

– Но сказочник! Ты – добрый сказочник или нет? Не хочешь помогать – я сам буду свои проблемы решать!

С этими словами Богемль развернулся ко мне спиной и побежал вглубь листа.

– Эй, постой! Так – не честно! – завопил я.

Было ужасно досадно за то, что я так долго мучился над выдумкой этого Богемля, а он взял и удрал.