Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света. Роман

Он даже не хотел так резко обрывать с ней беседу, но боялся, что слишком увлечется ее страхом.

«Страх женщины вообще очень притягательная вещь, – подумал Эскин, – а может это даже и не страх, а какая-то животная покорность, с которой тело в обладанье отдают?»

После этого разговора он еще долго бродил по квартире. Мебель пока можно было и не покупать, в комнате стояли кровать и шкаф с письменным столом и компьютером, а пустой зал был ему нужен при встрече с Соней, чтобы она еще раз увидела дело рук своего обманутого мужа, и за одно это продолжала обманывать его дальше.

В самом ощущении этой принудительно-любовной связи была какая-то мучительная сладость, какое-то хмельное упоение ее готовностью отдаваться ему за случайно причиненный ущерб. Как будто он был ее хозяин, а она его рабыней и наложницей.

«А почему бы, не похлестать ее, в конце концов, она это вполне заслужила, – подумал Эскин, но тут же отверг эту мысль. – Это извращенные идиоты хлещут себя или себе подобных, а я буду любить ее естественно, и постоянно внушать ей эту любовь, буду ласкать до тех пор ее тело, пока не почувствую взаимности. Что может быть краше взаимного притяжения двух тел. Она считала меня наивным неискушенным ребенком, что ж, пусть теперь как можно дольше чувствует меня как искушенного и зрелого мужчину».

Этого часа Эскин ждал с безумным нетерпением, он не спал всю ночь и думал, представляя себе, как все будет происходить. Она вошла в его квартиру как робкий зверек. Пустой зал на самом деле произвел на нее ошеломляющее впечатление.

Для эффектной наглядности Эскин даже оставил в углу груду осколков стекла от посуды и чешского шкафа.

– Милиция была?! – спросила дрогнувшим голосом Соня.

– Была, – усмехнулся Эскин.

– Ты что-нибудь сказал?!

– Сказал!

– Что?!

– Разве это так важно, – улыбнулся он и поцеловал ее.

Она пыталась отвести от поцелуя свои губы, но Эскин с силой притянул ее к себе и жадно поцеловал в губы, запустив свой язык в нее, в ее нежный ротик.

Она тревожно задышала, стыдливо прикрыв глаза. Эскин легко подтолкнул ее в комнату и там уже повалил на постель.

Он сам быстро срывал с нее одежду, а она плакала, ей было стыдно и унизительно, как он и предполагал, а ему было все равно хорошо, как зверь он лег на нее и с ослепительной вспышкой своего взгляда вошел в ее податливое лоно, лоно замужней женщины.

Еще он сделал засос на ее груди, предвкушая, как она потом будет прятать грудь от своего мужа. И тут же он излил в нее семя. Он вдруг захотел, чтобы Соня родила от него, это было бы самой прекрасной местью за весь ужас, который он недавно пережил по ее вине. Соня зарыдала, а вскоре забылась в его горячих объятьях.

Эскин не уставая, обладал ею уже несколько раз, и всякий раз испытывал от этого безумное наслаждение.

Это тело казалось ему сказкой, сказкой-Афродитой, созданной как в мифе из морской пены. Потом он гладил ее рыжие кудри и нашептывал запомнившееся ему стихотворение А. С. Пушкина.

– Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты, – шептал он.

– Не чистой, а грязной, – всхлипнула она.

– Да хоть какой угодно, – сжал ее в своих объятиях Эскин и снова запустил свой уд в ее волшебную пещерку. Не ожидая с его стороны такого яркого взрыва чувств, она неожиданно простонала.

– Прекрасно, прекрасно, – восхищенно зашептал Эскин и слился с ее нежными губами.

– Ты не просто чудо, ты Иуда, – улыбнулась уже после пришедшая в себя Соня.

– Я же знал, что заставлю тебя почувствовать меня мужчиной, – самодовольно поглядел на нее Эскин, и почувствовать тебя – меня изнутри.

– Да уж, – вздохнула Соня, – теперь ты будешь пользоваться мной как вещью.

– А разве это так плохо?! – возразил Эскин. – Везде есть какие-то свои плюсы! Кстати, Глеб с тобой не разводится!

– Он простил меня, и я ему поклялась жизнью своей матери, что больше никогда не изменю ему, – заплакала Соня.

– Да, ну, прямо какой-то детский сад, – заулыбался Эскин, уже одеваясь.

– Может, ты больше не будешь мне звонить? – всхлипнула Соня.

– Нет, буду, – Эскин вдруг вытащил у нее из сумочки паспорт и внимательно просмотрел его.

– Неужели тебе не противно?! – удивилась Соня.

– Нет, – замотал головой Эскин, положив паспорт обратно в сумочку, – ты сама сделала меня таким. Ты лишила меня невинности, твой супруг сломал дверь в мою квартиру, мебель!

– И что же, теперь я всю жизнь буду за это расплачиваться?! – закричала Соня.

– Ты, знаешь, мои соседи стали почему-то очень тихими, – вдруг задумался Эскин, – даже в тот самый день они не стучали в мою стенку!

– Может, они куда-нибудь уехали, – предположила Соня.

– Вполне возможно, – согласился Эскин.

Они поглядели друг на друга и неожиданно рассмеялись. Было в этом смехе что-то объединяющее их запутавшиеся друг в друге души.

– Знаешь, – улыбнулась Соня с виноватым видом, – я, конечно, могу с тобой встречаться, но только два раза в неделю. Я просто не могу так часто отпрашиваться с работы!

– Это меня вполне устраивает, – Эскин подошел к ней и по хозяйски потрепал ее рыжие кудри.

– А еще что тебя устраивает?! – обиженно вздохнула Соня.

– Ты меня устраиваешь во всех смыслах и качествах! – засмеялся Эскин.

– Какой ты все-таки напыщенный и самодовольный, – возмутилась Соня.

– Не самодовольный, а самодостаточный, – еще больше развеселился Эскин.

Его очень умиляла ее растерянность и слабые вспышки гнева. Она огрызалась, но огрызалась как послушная кошка. Эскину нравилось ее гибкое и немного полное тело зрелой женщины, ему нравилась ее спина, густо усеянная родинками и веснушками, ее золотые почти невидимые усики над верхней губой, ее пухлые губы и небольшой животик, слегка покрытый золотистыми волосами, и ее огненный ярко-красный лобок, который возбуждал его больше всего.

Наверное, ее мужа тоже притягивал этот огненный лобок, и по этой странной метафизической причине он тоже не мог с ней расстаться. Что же, тем хуже для него.

– А ты не хочешь быть моей женой?! – спросил ее Эскин.

– Я, что, сумасшедшая?! – ее глаза посверкивали гневом. Она дышала как сердитая обиженная самка.

Ее гнев неожиданно пробудил в Эскине желание, и быстро сорвав с себя одежду, он снова бросился на нее.

На этот раз это был какой-то осмысленный акт. Каждое движение своего тела внутри нее он наполнял таким жарким вздохом и такой яркой истомой, что вскоре зрачки ее глаз скрылись под веками, украшенные длинными огненно-рыжими ресницами, открывая безумные белки ее глаз.

Этот стон, он вырвал из нее как признание в собственном поражении и в подчинении ее здорового молодого тела его мгновенно отвердевающему уду.

Уду, на который он нанизывал страстные монологи о своей любви, которую он так быстро и жадно обнаруживал во всех складках ее еще цветущей плоти.