Валентин Вайс - Сказание о Проклятой Обители

Направляясь в усадьбу, они не проронили более ни слова, но никогда, – ни до этого, ни после, – не случалось между ними такой близости, как в те мгновения прозрачного и тихого раннего утра.

Несчастных монахов Астейн много раз вспоминала с благодарностью за скромные знания, что успела получить: они весьма пригодились, когда за спиной захлопнулись двери родительской усадьбы.

* * *

Спустя год Ингвальд стал брать дочь в непродолжительные поездки, справедливо полагая, что женщина должна разбираться в торговле и быть мужчине во всем помощницей – так уж было заведено у северных нордеров. Тогда Астейн увидела Норхейм и удивительные острова Седого моря, что рождены из слез Хозяйки Леса, побывала в шумном Хонгарде, узнала родственников из Благословенного королевства, свела крепкую дружбу с златовласой зеленоглазкой – веселой хохотушкой кузиной Урсулой, что была на два года младше. Разных людей она тогда повидала, со многими чудными нравами познакомилась.

Тогда же подарил Ингвальд дочери и острый кинжал с витой костяной ручкой. Купец не наделяся, что Астейн сможет защитить себя, но таков обычай северных нордеров – будущая хозяйка дома должна владеть оружием. Ингвальд показал дочери несколько хитрых приемов. По крайней мере, если уж врага не сразит, то бесчестья избежит.

– Ты не должна бояться ни крови, ни боли, – сказал как-то отец. – Смерть – это всего лишь смерть. Ты должна уметь принять ее. Главное – умри с честью, сжимая меч или кинжал. Такая смерть не позорна. Позорно лишь достаться врагу. Если поняла, что спасенья нет – умри. Этот клинок омыт в семи священных ручьях и заговорен – он поможет совладать со страхом.

Подобрал ей Ингвальд Большая Нога и жениха – крепко сбитого, русоволосого еву, сына еву по прозвищу Южный Ветер, хозяина усадьбы Рысье Логово. Ингвальд и еву были друзьями, и торговые дела тесно связали два семейства. Вот только этого еву Астейн видела всего лишь раз, да еще в раннем детсве. И нашал она его тогда скучным и вялым.

Были в числе новых знакомцев и лесные эльфы, с которыми Ингвальд иногда вел дела, хотя и не любил их. Причина для настороженности имелась – многие лесные эльфы гордо величали себя «свободными», славились непредсказуемостью и не признавали не только людских законов, но даже установлений своих более мирных собратьев. Люди за то прозвали их «дикими». Редко выходили они из непролазных чащоб, наводя ужас на хуторян знанием древних заклятий и смертноносными стрелами. Медноволосые, покрытые татуировками, они почитали себя истинными детьми Хозяйки Леса, а к торговцам относились с немалым презрением.

Из самого сердца леса, из тайных своих королевств привозили они порой вещицы редкой красоты. Сжав зубы, хозяин Медвежьей Пади, который умел считать и видел выгоду не хуже любого цверга, начинал торговаться. Одна радость – торговались эльфы не долго, ибо находили это занятие унизительным.

Вот среди молчаливых статных красавцев на беду заприметила Астейн, вступившая в возраст невесты, одного – Ульвейна Вороново Крыло, причину всех ее бед и душевных страданий. Виновника разбитого сердца и бесприютных скитаний.

Он появился среди прочих своих собратьев в Медвежьей Пади. В тот раз эльфы принесли на продажу оружие – кинжалы тончайшей работы, тонкие лезвия которых переливались всеми цветами радуги, и волшебные стрелы, что по их словам могли пролетать расстояние в два раза большее против стрел обычных.

Астейн не слишком интересовалась оружием, и пока Хельми с отцом препирались с эльфами, пытаясь сбросить цену, разглядывала лесных жителей. Вот так их взгляды и встретились. И что-то томительно заныло в душе, и сердце застучало чуть быстрее. У этого высокого стройного юноши глаза оказались вовсе не цвета пожухлой травы, как у многих его соплеменников, но агатовые, и лучились они ласковым теплом. Никогда ранее не доводилось девушке испытывать того, что испытала она в первую же встречу с Ульвейном Вороново Крыло.

На закате выскользнула Астейн из усадьбы, из-за богатого стола, что повелел накрыть Игнлвальд в честь эльфов. Девушка устремилась к Серебряному ручью – хотела посидеть в одиночестве, унять бешеное сердцебиение и погасить внезапный жар, что огненной лавой растекался в груди. Да только вместо привычного журчания слышала она его бархатный голос и смех, а в искристой воде видела его глаза.

– А я думаю, куда это сбежала наша юная хозяйка, – вдуг раздалось у нее за спиной.

Да, это был он, Ульвейн Вороново Крыло. Стоял и смотрел на нее. Что прочла Астейн в его взгляде? То была удивительная нежность. Еще никто так не смотрел на нее.

– Зачем ты здесь? – спросила она, преодолев внезапную дурноту и слабость.

– А без тебя там скучно.

– Какое ж от меня веселье? – Девушка едва смогла заставить себя отвести от него взгляд и пожать плечами. – Я ж все больше молчу…

– Так давай вместе помолчим.

И они молчали. И лишь Сербярный ручей да древние сосны видели, как коснулись губы эльфа губ дочери Ингвальда. Для поцелуев слова не нужны.

Потом он приходил снова и снова, уже без всякой торговой надобности. В заранее условленном месте эльф оказывался всегда раньше Астейн, а после исчезал, скрываясь во влажных лесных тенях.

Слишком мало боги отвели им времени – как один миг пронеслись дни от праздника Первого Колоска до наступления снежных великанов. Ульвейн уговаривал ее уйти с ним, резонно замечая, что Ингвальд никогда не даст согласия на их брак. Но открытому сердцу девушки в тягость были и тайные встречи, и затянувшийся обман. Она верила в свое право на выбор.

На илистом дне памяти навсегда остались занесенный снегом старый амбар, запах сена, бархатное тепло кожи эльфа и сладкий аромат губ – призрачные следы преступной любви. Многие годы минули, много воды утекло с тех пор, но частенько приходили ночи, когда выносило приливом предательских воспоминаний бледное перекошенное лицо брата и сверкающий меч в руках отца, тогда просыпалась Астейн с криком на устах. Боль с годами не притупилась, и тело сводило потливой судорогой: Ульвейн бежал, а она осталась, хладной скалой приняв удар кипучей волны отцовской ярости.

Гнев отца явился для Астейн полной неожиданностью, как снежный буран в середине лета. Полагая себя свободной, она наивно думала, что может сама выбрать того, кому дарить любовь. Ингвальд считал иначе: привыкнув командовать дружиной, он желал командовать и детьми. А как Ингвальд-купец гордился свободой земляков! С каким презрением отзывался о кланах южных нордеров! «Не родился еще в предгорьях Белого Хребта тот нордер, кто добровольно повесит себе на шею короля! Нет у нас более братьев, ибо не стало у них былой гордости!» – так с горечью отзывался он о тех, кто по ту сторону Седого моря на совете кланов избрал королем Хенделана Лиса. Увы, его представления о свободе не касались семьи.