Ноэми Норд - Кровь Рафаэля. Круг Тварей. Круг Ведьм

Твари, чихая, терли кулачками засыпанные мордочки и бока, но порошок еще прочнее забивался под кожу. Свежий воздух будил и бодрил. Они поспешно скатывались с пыльных стеллажей, наспех отдирали бока от каминной решетки, вылезали из-под подушек и сундуков.

И все, как один, уставились на голубой ослепительный квадрат в стене.

– Окно распахнуто! – спохватился художник.

Но было поздно.

Змееныши разом рванули на свет.

Алессандрио, остолбенев от ужаса, наблюдал, как многочисленное семейство скачками бросилось к окну.

Тварей манил весенний воздух. Вспрыгнув на подоконник, змееныши расправляли пленки, которые укутывали их тела. Мятые прозрачные, как тонкая слизь, перепонки сначала не слушались, но едва обсохнув под лучами, раскрывались крыльями.

Стая золотистых существ, покинув провонявший серой дом, устремилась на свободу.

Алессандрио выглянул из окна.

Двор был пуст. Сточная канава, обрамленная скудной зеленью, бурлящий поток нечистот, куст рододендрона, камни и неприбранная клумба с прошлогодними астрами не обнаруживали никакой живности.

– Они сбежали от меня!

Художник вернулся в комнату. Все в ней было окрашено сусальной пылью. Посуда, рамы в углу, умывальник.

Опрокинутая чаша валялась под столом. В ней осталась щепоть краски.

– Заказчик потребует вернуть задаток. Ну и пусть. Это ерунда по сравнению с тем, что случилось.

А что случилось? Удача навсегда покинула его дом.

Необычная тишина поразила мозг.

Не приснилось. И нимфа, с которой провел ночь, и вездесущие демоны, улетевшие вслед за ней. Все, что у него осталось – едва начатая картина со штрихами ночной гостьи. Этого, пожалуй, слишком мало, чтобы изменить жизнь. Или наоборот, слишком много, чтобы ничего не менять.

Он огляделся. Солнце уже не заглядывало в окно. Краски поблекли, но скомканная постель еще дышала ароматом сбежавшей нимфы, и складки одеяла сохранили контуры ее безмятежной наготы.

Он провел рукой по смятому одеялу.

Здесь пылали сосцы. А здесь обжигающее лоно потребовало от мужчины бешеного вторжения.

А здесь…

Алессандрио вскочил, бросился к двери, закричал в пустоту двора:

– Виттория!

Ему казалось, что больше никогда ее не увидит.

Богиня покинула его навсегда!

Художник без идеала пуст, как треснувший кувшин.

Да где же она?

Ему не терпелось закончить набросок. Полотно требовало свежих мазков. Кисти плотоядно лизали пустой воздух.

Алессандрио вышел во двор.

Из арки, выходящей на плаццо, донесся шум.

Там хохотала Виттория, стиснутая обручем рук незнакомого кавалера.

Плащ благородного сеньора, укрывший плечи девушки, был скроен из дорогой ткани. Начищенные шпоры, задевая базальт стен, высекали искры и разгоняли рой весенних мух. Виттория, тонко взвизгивала от невидимых прикосновений и, закидывая голову, ловила мраморными клыками пыльные лучи.

«Сиенская Венера»? Чудовище! Ничуть не чище грязной похотливой шлюхи, рожденной из спермы похотливого старца, – застонал художник, закрыв глаза и ударяясь затылком об стену. – Ты, мерзкая божественная дрянь, образ которой тысячи лет человечество не может выжечь из памяти. Сначала ты являешься и сводишь с ума в юношеских снах, потом приходишь наяву и, скинув юбки, сжигаешь разум пьяными губами. Но когда вдруг навсегда уходишь, – оставляешь черную гниль в костях и сожженное сердце. Дрянь, дрянь, дрянь!»

Виттория откликнулась на стон художника беспечным хохотом. Незнакомец поднял девушку на руки.

Она была счастлива с другим. Несомненно. И не в первый раз. И – в который?

«Подлая предательница, – художник заскрипел зубами. – Но почему так скоро? Все дело в бархатном плаще? Или в бесценной амбре, умастившей подмышки и пах господина? Франт – испанец, в этом дело. Короткие штанины, до колен вздуты шарами из-за набитого конского волоса, по ним приспущены и вырезаны зеленые полоски с сердечками до самого низа. Несчастная, твоим ласкам, уверен, мешает противный кружевной испанский воротничок. Хотя, все дело не в воротнике. Убью, сначала соперника, потом тебя, потом растопчу проклятые кружева, а после – хоть костер. О, дрянь! Но почему именно дряни дарят миру магию любви? Доступная женщина сначала жадно дышит твоим дыханием, с восторгом глядит на себя твоими же глазами и доставляет себе удовольствие твоими руками. Но это продолжается недолго. Она обязана быть грязной, как мутный поток, который смывает с тела еще большую грязь и заразу. Любовь, как быстрая река, в которую дважды не войдешь, но вспоминаешь о бурном водовороте всю жизнь. Вот кто божественен, вот кто переворачивает адские сковородки и дергает за струны слез. Богиня должна раздаривать себя каждому встречному, по секунде, по мимолетному взгляду, по улыбке. Иначе она не богиня. Но разве я не счастливец? Мне досталась целая ночь. И я благодарен ей за это. И я убью ее, точно!»

Алессандрио вернулся к себе. Взгляд остановился на клинке.

Богиня?

Богиню, как ветер, не удержать в силках.

Она ничто в его жизни. Ни жена, ни подруга, – дальняя родственница. Приехала на сезон из глуши, да так и осталась у очага, благо не гнали, хотя и не платили.

А богиня ему только приснилась.

Он завыл, как пес, потерявший половину туловища, но выл вполголоса, пока любопытный бакалейщик не забарабанил в дверь:

– Эй, жилец? Чего кричишь? О петле не думай, пока не выплатишь долг.

Алессандрио не шевельнулся.

«Стучишь? Стучи, – думал он. – С этого дня здесь обитает одна пустота. Выпитая, брошенная всеми, бесполезная пустота».

Он попытался восстановить в памяти разрушенную картину.

Не смог. Воображение отказывалось подчиниться страсти.

Он вытащил из заветного тайника манускрипт Термигона, щелкнул золотой застежкой.

– Что такое?

Вместо книги на его руках лежал пласт серой пыли.

Моль источила страницы, крошки трухи тяжело рухнули под ноги, рассыпался в прах кожаный переплет.

– Термигон был прав, – прошептал художник, сдувая с пальцев хрупкую пыль и заметая остатки пергамента в камин. – Миром правит не страх, а тайна. Бесценный манускрипт истлел в моих руках, несмотря на то, что двести лет пролежал нетронутым в земле. Ни пытки, ни боль, ни страдания толкают колесо истории вперед, а закрытые для человека загадки прошлого. Если на каждого надеть сандалии Гермеса и вручить трезубец Зевса, мир сгорит, исчезнет, как чудесная страна богов. Жизнь утекла между пальцев, как сгнившие строки из манускрипта. Ну, же гори, гори! Пусть никто больше не сотворит ни единого монстра. Гомункулы? Демоны? Невидимые вездесущие твари? Земля и с человеком намучилась. К чему уроды, если миром правит красота?

Пламя жадно вспыхнуло. Воздух наполнился летучим нектаром. За дверью, не удержавшись, расчихался Марко Мазини.