Артём Балакирев - Ален Айри в Харатане

Подходя ближе к стражам, Ален ощущал, что ему становилось всё больше не по себе. Они выглядели враждебно настроенными; о чём-то переговариваясь, они смотрели на него.

– Здравствуйте, – произнёс Ален.

– Кто ты?! – гаркнул один из них. Ни намёка на вежливый тон – может, это вовсе и не стражи города?

– Меня зовут Ален, я…

– Какая разница, как тебя зовут, – перебил его тот же человек, – я спросил, кто ты. Если у тебя нет печати, то тебе никакие слова не помогут, приятель…

О чём он?! Какая печать??? На их лицах появились злобные ухмылки. Сердце упало вниз, ноги задрожали. Бежать!

Ален развернулся, сделал пару прыжков, а потом упал на землю, быстро теряя сознание. Очнулся он уже в каком-то тёмном месте. Холодно… На нём нет одежды! И на полу вода. Всё тело ломит, трясёт от холода, ничего не видно. Ален попытался подняться во весь рост, но у него не получилось, его голова стукнулась обо что-то твёрдое, из горла донёсся хриплый стон. Понемногу он начал приходить в себя, вспоминая то, что было: последние слова стража, он бежит, слышит странный звук, а потом падает в обморок. Вот тебе и пронесло!

Он попробовал пойти на ощупь, вокруг четыре стены и невысокий потолок, малое замкнутое пространство. Пахло отвратительно. Всё это напомнило ему камеру, в которую его посадили буквально несколько дней назад, но та камера была хоромами по сравнению с этой. А может, это вовсе и не камера, а могила. От этой мысли всё внутри Алена вскипело, он начал стучать по стене, но удары были глухими, затем попытался кричать, но вместо крика выходил хрип.

«Успокойся, спокойно, спокойно», – твердил он себе. Пытаясь прислушаться, он перестал дышать, на миг ему даже показалось, что сердце перестало биться, но он ничего не услышал.

Ален потерял счёт времени, он был сильно измождён. Прилечь было нельзя: ледяная вода под ногами не позволяла даже думать об этом, ноги гудели и леденели, очень хотелось выпрямиться и вдохнуть свежего воздуха. Хотелось есть и пить, на полу оказалась не совсем вода, по вкусу она сильно отдавала мочой и ещё чем похуже. Сильно хотелось спать. Иногда тело не выдерживало усталости и падало, после этого сон отступал, но в ответ тело начинало стонать и дрожать по- страшному. Ален был не против того, чтобы умереть, лишь бы это мучение поскорее окончилось. Если бы только знать, как устроить это.

Сознание работало с перебоями, поэтому Ален не сразу понял, когда комната озарилась светом. Только после того, как он услышал окрик, доносящийся сзади, он обернулся и увидел, что стены нет, но во всю её ширину открыт проход.

– Выходи, пёс! Повезло тебе, всего сутки просидел.

Человека, который говорил это, Ален не видел, лишь размытый силуэт. Он вышел из своей камеры и последовал за ним. Глаза привыкали к свету несколько минут, человек, который шёл впереди, держал в руках факел и дубину, факел не был зажжён. Мозги так и не хотели работать, но Ален инстинктивно понял, что любое неповиновение будет наказано ударом дубины или чем-нибудь похуже. Идущий впереди Алена, остановился и кивнул головой в сторону. Пройдя вперёд, Ален увидел дверь, которую открыл сопровождающий. Зайдя внутрь, он оказался в помещении наподобие душевой, но очень странной. Освещения не было, вода текла прямо с потолка и утекала сквозь пол. Сопровождающий зажёг факел и вставил его в стену комнаты, сам закрыл дверь.

Вода была холодной, но зато чистой. Ален в первую очередь утолил жажду, а потом принялся избавляться от своего зловония. Холодная вода взбодрила его, и мозги начали соображать. Он был пленником? Или что-то вроде этого… Но что с ним будет теперь? Ему «повезло» провести в той камере всего лишь сутки, значит это не редкость, и таким образом его и подобных ему нарушителей хотят смирить. А что, собственно, он нарушил? У него не было пропуска, но он и не пытался проникнуть в город.

Ален всё понял, когда сопровождающий, отворив дверь, вывел его из душевой, а затем из помещения на улицу. На улице стояло, подобно ему, множество нагих людей, вокруг находилось несколько человек в одежде и с дубинами. Хотя они были не нужны, все нагие люди покорно стояли, смирённые, никто не двигался и не разговаривал.

– Хорошо. Постройте их! – скомандовал чей-то голос, и люди с дубинами начали расставлять нагих в шеренгу. Ален увидел молодого длинноволосого блондина в багровом плаще и ярко-красном наряде.

– Эту пару отдельно! Они- ценный товар, – сказал он, указывая на двух совсем молодых девушек, у которых лица выражали, пожалуй, самое сильное отчаяние среди присутствующих. Алена пропихнули в дальний конец шеренги, вместе с ним стояли худые и сильно израненные люди, в основном мужчины.

Два человека принесли деревянный подъём, метр на метр и высотой с полметра. Тот, который командовал всеми, забрался на этот подъём и отдал ещё один приказ о том, что можно начать торги. После этой фразы у Алена развеялись последние капельки сомнений и надежды. Да, это человеческие торги, а он в качестве товара на этих торгах. Человек на подъёме заговорил:

– Господа! Добро пожаловать на сегодняшнюю ярмарку! У нас сегодня особенное предложение, даже два! Обратите внимание на этих, – он указал рукой в сторону девушек, – молодых и красивых девственниц, они даже никогда не касались и не видели мужчины, сегодня их первый день.

В толпе покупателей началось явное оживление, длинноволосый блондин был доволен, оглядывая толпу.

– Рэзон, не тяни! Какая начальная ставка? – выкрикнул кто-то из толпы.

– За такую диковинку я приму только международную монету, сто церр! – толпа начала возмущённо гудеть.

Рэзон выдержал паузу, затем сказал:

– За обеих. Я не стану продавать их по отдельности.

После этих слов толпа сильно оживилась, начались торги. Люди прибавляли по одной, по две, иногда по пять церр. Итоговая цена составила почти в три раза больше стартовой. По виду Рэзона можно было сказать, что он весьма доволен. После того, как девушек увели обратно в здание и тот, кто их купил, удалился, людям позволили подходить к рабам и осматривать их. Рэзон сказал, что за других рабов можно платить чем угодно, но чтобы это было равноценно установленной цене, после чего сам он удалился в помещение. В начале шеренги стояли самые хорошие рабы, они не были худыми и их тела не украшали следы от истязаний, также их лица не были наполнены ужасом. Некоторые женщины даже улыбались, когда к ним подходили, как будто рекламируя себя, мужчины были мускулистыми и рослыми. В конце шеренги, там же, где находился Ален, стояли самые худшие рабы: изуродованные и худые. На лицах у них было либо отчаяние, либо ужас, и только у нескольких, самых обезображенных – скрытый гнев и ненависть. В какой-то степени можно сказать, что Алену повезло, так как худших рабов никто не желал ощупывать и проверять. Если их и покупали, то подходили к надзирателю с дубинкой и договаривались о количестве. Время шло, толпа постепенно рассасывалась, нагая шеренга тоже редела. Какой-то полный человек подошёл и, указывая на Алена, спросил у продавца: