Светлана Храмова - Штопальщица

– Володя, нам пора. Я отравилась, по-моему. Пойдем – потащила она его к выходу, он и не попрощался толком, пока ее не было беседовали оживленно. О ней? Да что ж ей так муторно? И мутно так, что каждый чужой взгляд воспринимается как оскорбление или насмешка.

В машине Володя мрачнее туч, Наташа держалась рукой за живот и просила прощения за сорванный вечер. Володя молчал. Дорога домой недлинная, но показалась бесконечной, он так и не проронил ни слова.

А подъехали – мотор заглушил, обошел машину спереди, но не руку ей подал, а выволок из машины, как нашкодившего щенка.

– Ну я же не виновата, не виновата, что отравилась. – Спазмы душили ее, ей в туалет нужно, срочно. Володя, пусти-и!

Но он тащил ее за собой, втолкнул в дом и ударил наотмашь, не медля.

– Захлебнись блевотиной своей! Проститутка! я тебя из грязи взял, в грязи ты только и жить можешь. Любовничек твой сладкий, свечку тебе в рот поганую – уголовник и тюрьма по нему плачет. Смрадного негра-стриптизера в дом привела, гадина! мало того, что рога мне наставлял с комфортом, мне все-е рассказали! – так еще и половину общака нашего на ветер! Меня же теперь убьют, попросту за ноги к столбу подвесят!

Рыдающую Наташу душили рвотные приступы, она захлебывалась слезами и кровью – бегемотик Володенька разбил ей губу, пинал ногами в живот, она лежала на полу без движения, разве что ухватить его за брючные штанины пыталась, но Владимир Зейсович отпихивал ее руки, он разъярен.

– Володя, я тебе все объясню, тебя никогда дома нет, я…

– А теперь у тебя и дома не будет, тварь, крыса, предательница! За все хорошее, что я для тебя сделал!

– Я любила тебя честно и преданно!

– И его любила честно и преданно. Чикен мой, да ты ж на передок слаба! Курица! Я знал это, всегда знал, но такое!.. Мать двоих детей! C ублюдком в моей постели! С мелким воришкой уличным, да ты хоть знаешь что-то о нем?

– У него – Наташа заикалась, повернуть голову уже не могла, в горле хлюпало, – детство тяжелое, он без родителей рос, как и я…

– Мамочку нашел, в моем доме! На мои деньги! На средства моих товарищей, тварь ты подзаборная. Развод с тобой мне ничего не будет стоить, ты же дурочка. И денег тебе не дам, и детей заберу. Верну туда, где нашел, поняла? Я ведь тебя любил! Я счастлив был! Я тобой, паскудой, гордился, фотографию всем показывал, жена Наташа и детки, Марк и Ирочка! Забудь! Даже как звали их забудь, какая ты мать, ты кукушка!

– Ты определись, кукушка я или курица. – Ей хотелось кричать, но голоса не было, лишь сдавленный сип, а Владимир Зейсович продолжал бушевать, втаптывая супругу в пол, как виноград месил в бочке. Мял.

– Птица без адреса и фамилии. Пригрел на груди змею! Двух пригрел, два приемыша у меня. Наташа и – как его звать-то, хахаля твоего черномазого?

– Иешуа Бенджамин Харон, – голос за спиной Владимира Зейсовича раздался одновременно с выстрелом. В затылок, вполне профессионально. Черный пистолет, хорошо знакомый Наташе, блеснул между Яшиных пальцев, это последнее, что она запомнила. И кровавую слизь мужниных мозгов на ступеньках – Наташа ведь заползла таки на лестницу под градом сыплющихся на нее ударов и отборного мата. В недрах Владимира Зейсовича забулькало, голос оборвался. В тот же миг она упала, потеряв сознание от ужаса и не прекращающихся спазмов в желудке.

Первым делом Иешуа поднял ее, отнес в ванную, осторожно раздел, окатил ледяным душем, она от холода пришла в себя. Зуб на зуб не попадал. И как пробку вышибли, вырвался наружу рвотный фонтан, но мутить ее перестало. Зато завыла отчаянно, истошно: Уби-и-или, уби-и-или! Ох горе какое, уби-иии!..

Сидела голая в холодной ванне, раскачивалась из стороны в сторону и вопила от тоски. И оттого, что ничего уже нельзя исправить. Никогда. Теперь ни жизни тебе не будет, не смерти – будто чей-то голос ей говорит. Чтобы заново не грохнуться в обморок, она завела шарманку громче прежнего:

– Да что ж ты наделал, ирод окаянный, и откуда ты взялся на мою голову!

Иешуа не слушал. Он поставил Наташу на пол, в полотенце завернул, нежно приблизил ее к себе и застыл. Не шевелясь. Целовал мокрые волосы, нос, плечи, царапины и кровоподтеки, слизывал свежую кровь. Целовал долго и сосредоточенно, ощущая, как она успокаивается в его объятиях, утихает. И потом на полу не близость телесная, а священнодействие, как только он один умеет. Волны блаженства вновь катились по Наташиному телу, она и всхлипывать перестала, не то что выть.

– Наташа, я тебе укол сделаю, дай мне руку, поработай кулачком, и ни о чем не думай. Случилось то, что должно было случиться. Я разберусь со всем этим… Я ведь правильно сделал, ты согласна со мной? Обещал тебя защищать, помнишь? Этот мешок жира и дерьма над тобой издевался. Он тебя убивал. Он собирался помешать нашей любви. – Иешуа говорил с ней и ловко вводил в вену тот самый состав – чистый продукт! – что Джордан всучил ему на пробу. На несколько дней хватит. Он понес ее в спальню, уложил на кровати, поцеловал на прощание, но любимая равнодушно смотрела перед собой. Взгляд понемногу соловел, бледность не исчезала.

– Сейчас ты уснешь, Натали, уснешь спокойно. Тебе не о чем волноваться, я позабочусь о каждой мелочи. Устрою наилучшим образом. Спи, любимая. Завтра я тебя разбужу, будет новый день.

Не так редко он проникал сюда, когда хозяин был в доме. Подсматривал. Мягко ступая, подслушивал под дверью, за которой его любимая спала с законным. Ничего, кроме ровного сопения спящего мужа, Наташа спала тихо. Никаких звуков, наводящих на мысли о супружеском рае, ни разу. В этот день он почувствовал беспокойство, тревога росла. Не ревность и обида, а именно тревога. Ему показалось, что-то страшное может произойти. Он пришел на защиту. Защиту самого себя, прежде всего.

Черный ход в доме известен, и он давно научился быть невидимым.

Но в этот раз шум и крики, Иешуа прислушался. И понял: настал его звездный час. Метнулся за пистолетом, на второй этаж пришлось лезть по карнизу, иначе сладкую парочку внизу не миновать, они у самой лестницы. Глухие удары, и Наташины стоны заставили Иешуа двигаться молниеносно. Звериная ловкость движений ему всегда помогала, он выпрыгнул в окно уже с пистолетом в руках. Дальше – пустяк. Он просочился в дом с парадного входа и в нужный момент возник за спиной ненавистного хозяина дома. Один выстрел, всего один выстрел. И с ненавистным супругом покончено.

Через какое-то время они поженятся, Иешуа станет управлять огромным деньгами. Можно будет забыть о рейсах с «товаром», о метаморфозах и перевоплощениях. О масках и новых адресах. Он станет обычным бюргером, скучным и всем довольным. Будет читать газету по утрам, помешивая серебряной ложечкой сахар в наперсточной чашке. Наверху спит женщина, с ее и Божьей помощью он больше ни в чем не будет нуждаться. Никогда. Иешуа даже перекрестился.