Марфа Московская - Собачий сын. Мистика и приключения

Поскакал обратно, держась за стенку, поскользнулся и грохнулся во весь рост в коридоре… В бедре что—то хрустнуло – отключился от нестерпимой боли, долго лежал, приходил в себя. Надо бы «скорую»… Дополз до телефона, тупо покрутил в руках обломки…

Какая сволочь сломала телефон?!

Вечером нестерпимо захотелось жрать и курить. Курево нашел, а жрать было нечего. И спиртное кончилось… Ползал час, слил из всех пустых бутылок, какие нашел в квартире, вожделенные капли, получилось грамм тридцать эликсира жизни. Для нормальной жизни – маловато будет… Но хоть что—то. Холодильник рыкнул белой пустой пастью, зато в шкафчиках затаились холстяные мешочки с крупами, Машины запасы. Однако безумно хотелось мясного, жареного…

Всю ночь не спал, маялся от голода и похмелья.

Утром тяжелый взгляд Щукина упал на аквариум. Рыбы плавали у самой поверхности, и носы их были розоватыми, а глаза косыми.

Через двадцать минут обе уже пеклись на остатках масла.

На следующий день подполковник вытащил винтовку и стал караулить у открытой фрамуги. Он радовался – раз хочет есть, значит – не алкоголик! Это алкаши ничего не едят, живут святым духом… и сами в духов превращаются, а Щукинский организм бушует, как медведь в капкане… Ну, запил маленько, с кем не бывает. Вернется жена, будет счастье, будет жрачка, и все будет хорошо. А пока надо поддержать организм…

Приладился было в ворону на перилах, однако пуля лишь взъерошила той хохол на голове. Ворона, старая знакомая, подмигнула ему и неспешно спикировала вниз, в зону недосягаемости. Час ждал, пока не сообразил накидать крупы. Тут же голубь из ничего объявился, за ним другой, третий… Толкаясь глупыми башками, птицы увлеченно клевали подарок судьбы.

Вернулась ворона – есть—то хочется! – села повыше, с опаской, стала наблюдать, как из бестолковых голубиных клювов расточительно летят в разные стороны кусочки пищи, тут же подбираемые соседями. «Стайные дуры!» – думала ворона пренебрежительно. Уж у самой—то из клюва хрен что выпадет. Разум и одиночество? Стайность и тупость? С этими мыслями ворона удалилась, от греха подальше – заметила Щукина, затаившегося в глубине комнаты.

Чмокнул выстрел, один голубь свалился, остальные в панике улетели, навалив со страха кучу перьев. Голубя ощипал, морщась, пожарил без масла и съел. Оказалось – вполне ничего! Конечно, хуже, чем курица. Надо бы повторить, но патронов осталось мало.

Может, сделать силки?… Пополз в свою комнату, нашел в шкафу леску, плохо гнущимися пальцами стал мастерить какую—то петлю, и вдруг прихватило сердце… Так и лежал на ковре полдня, пока не отпустило. «Помогите…».

Может, с балкона покричать?

Нет, нельзя. Тут такой срач, перья. И винтовку найдут сразу… А тогда кранты, все трупы, какие в районе есть, на него повесят.

К вечеру чудовищно придавило какой—то абстиненцией… Это она – белая горячка? Или просто простудился, когда на асфальте под дождем лежал?

Щукин чувствовал, что умирает. Доковылял до плиты, сделал себе крепкого чаю из остатков заварки, но не помогло.

Может, все ж позвонить куда, чтоб помогли. Анонимно. Вон, в старых газетах полно объявлений, больше, чем «куплю—продам», словно весь мир в запое. Он же не алкаш какой, все понимает. Винтовку надо спрятать…

Не мудрствуя лукаво, запихнул ее под кровать. И сообразил: «Проклятье… А денег—то нет!»

Надо другу позвонить. Он поможет, вытащит.

Долго ковырялся с аппаратом, но так ничего и не смог сделать – тупо держал куски головоломки в руках, пыжился, а мозг отказывался помочь в простейшем деянии… и руки издевательски не слушались. Щукин был так удручен, так подавлен этой новостью, что пустил слезу.

Плакал он долго, сопли размазывая. Почему—то вспомнились матросы с «Варяга» – оплакивал и их заодно… И правда, жалко их было. Всех, в общем—то, жалко. А потом стало совсем херово, затрясло, заколбасило…

Двинулся в ванную, пошариться в аптечке. Хоть что—нибудь, лишь бы полегчало! Вывалил все на стиральную машину – уголь, супрастин, нош—па, анальгин, колдрекс… Энап какой—то. Анальгина бы надо, чтобы боль в ноге унять – отложил. Желудочные. Куча разной дряни… Валерианка. Нет, не то. Где же Машины? Должно помочь, нервы на пределе… Наверное, у нее в столе. Ящик она никогда не запирала.

Ага, вот они где. Сердечные. Пятнадцатилетней давности элениум, выкинуть пора, а жена все копит… Фенозепам, непочатый. Ей вечно что—то прописывают от бессонницы и неврозов. Таблетки жена ела неохотно, боялась привыкнуть, а однажды сказала – «Коля, я боюсь от них не проснуться…» Старалась обходиться валерианкой или настойкой пиона на ночь, но это как слону дробина.

Щукин вдруг увидел, как трясутся его руки, и испугался. Руки вообще были какие—то странные, словно чужие. И жили как бы отдельно от общего организма; сейчас они самостоятельно копались в пузырьках и коробочках, рассыпая содержимое, а он как бы наблюдал со стороны. Кстати, где настойка? Она же на спирту… Черт, пузырек пустой.

Циклодол. Во! Сильная штука, хоть и старый. Кажется, им лечился ее отец от трясучки. Или сама? То, что надо. А малюсенькие какие… детские? Лучше побольше. Как раз девять штук…

Стойте, подполковник! Есть же еще лосьон после бритья! Как сразу—то не догадался…

Минут через сорок Щукин почувствовал легкое головокружение и ватность в здоровой ноге. Больная ровно ныла, если ее не тревожили. Он с трудом, опираясь на швабру, допрыгал до супружеского ложа, лег и закрыл глаза, трусливо прислушиваясь к себе. Тело дрожало. «Лишь бы помогло… Должно помочь… Хуже—то не будет, уже быть не может. Вдруг засну, наконец, нормально… Хорошо бы проснуться, а тут – Маша. И все встанет на свои места.»

Еще через час заметно полегчало.

Вот так—то лучше! Комната расширилась, обросла бревенчатыми стенами и лепными амурами по углам.

Сам он в алом бархатном халате сидит во главе длинного деревянного стола. За спиной на маральем роге покоится любимая двустволка, в камине на вертеле жарится свинья… Радостный, возбужденный Ангел в белом сюртуке суетится вокруг, поблескивает глазками, как старый гомик; в цепкой лапке держит бокал с портвейном. Стол ломится от яств – на позолоченных блюдах лежат сало, икра рыбья, огурцы, докторская… Грудастая деваха в кельтском наряде и железных нагрудниках, с длинной косой, подносит блинчики с жару, миску сметаны. Мммм… Свободные промежутки между блюдами изысканно уставлены портвейном и водкой всевозможных сортов. Валькирии вокруг так и порхают с подносами, погромыхивая доспехами и радуя глаз. На бедрах их висят мечи, а лицом они все похожи на Машу.

За столом – весь офицерский состав с «Варяга», отутюженный и блестящий. Моряки беспрестанно чокаются и горделиво пьют за начало русско—японской кампании. «С нами Бог!»