Алекс Фрайт - Клинком и словом

Мягкий голос гостьи с янтарными глазами вернул Лагоду с небес на землю. Воин расцепил ее руки на шее, отошел на шаг, смотрел так, будто только что встретил, а не разглядывал с ног до головы чуть не с час и слезы ей утирал.

– Махота кнутом рассек, – выдавила из себя Лагода, – стражник сартов.

«Волосы гладил. Шрам, как и не заметил! – она потерянно опустила голову. – Губ касался. Рукой, правда, но ведь не кривился брезгливо». Затем вскинула вмиг высохшие глаза. Вгляделась в тонкие черты белого лица гостьи: безразличного, холодного, как лед, непрогретый солнцем. А у той выпрямился крутой изгиб бровей, сузились удивительные глаза, и не янтарь, а яркая желтизна лесного зверя из-под ресниц на нее уставилась. Поняла, что ее слово последним будет. Скажет бросить увечную на лицо девку здесь – никто и не оглянется.

– Как же тебя угораздило, девчушка?

Лагода непонимающе повернула голову к той, кого Стожар назвал Гальсой. Еще не старая женщина с нее ростом, но тоже в доспехе, как и остальные. Волосы с одной стороны так коротко стрижены, будто нет их совсем, а с другой на плечо ячменными колосьями ложатся, в левом ухе серьга, длинная, чуть не до плеча достает, лицо на перепеченный хлеб похоже, а в глазах, окруженных сеткой мелких морщин, вопрос участливый.

– Сказала уже, – она нахохлилась воробышком, втянула голову в ворот рубахи и скрипнула зубами.

– Что ж ты все прошлое поминаешь? Нам с твоего лица воды не пить, – так скорбно сказала, будто хоронить ее собралась. – На ладонь ее глянь, Стожар.

Воин рассмотрел пальцы Лагоды, потрогал прижженный порез, хмыкнул, бледнея загорелым лицом, и отпустил руку. Испугаться не успела, что навсегда, как притянул к себе и повернул лицом к желтоглазой.

– Скажи, госпоже, кто знак подать научил, – он склонил голову, ткнулся губами ей в ухо, зашептал: – О приданом не печалься. У купцов, что от султана в Герсику едут, целый воз купим.

Она задохнулась от счастья, слова вымолвить не могла, как тут же окунули с головой в выгребную яму.

– Мертвые ее не оставят, Стожар.

– Знаю, – ответил он, вновь нахмурившись, и стиснул рукоять меча, – и клеймо на ней сразу почувствовал. Лодочники кладбищенские опередили, чтоб их. Устала она от голода, сон на берегу и сморил.

Лагода похолодела. Вспомнила, как скрежетало железо под рваным балахоном в челноке. А лицо гостьи изменилось, стало таким же жестким, как и кусок вяленой дичины, что лежал перед ней на столе. Вытянулся лицом и Стожар, нащупал ее ладонь, сжал, а желтоглазая отрезала кусочек мяса, положила в рот, медленно жевала, рассматривая его одного.

– И наша вина здесь есть, – она скосила глаз на Хорлая, угрюмо рассматривающего свои сапоги. – Что скажешь? Удержится на этой стороне?

– Удержу, если меня выберет, – ответил Стожар.

Твердо ответил, с вызовом, но та не оскорбилась, кивнула легонько, повертела нож в руке и вонзила перед собой в дерево стола.

– Нельзя ей в Плиссу.

– Я знаю, госпожа.

Четыре пары глаз не сводили с нее взгляда, и Лагода поняла только то, что сейчас и от нее что-то зависит. Ждут все ее слова, а какого, так и разобрать из их запутанной речи невозможно.

– Что сказать должна? – прошептала чуть слышно.

– Ты же знак подала. К тебе сватов и отправят. Примут их?

Она прижалась всем телом к Стожару, спрятав изуродованную щеку на его груди, и сказала, как могла увереннее:

– Не к кому им идти. Одна я. Сама за себя решаю. Выбрала уже.

– Сказано и приговорено, – хлопнула гостья по столу. – Есть с нами садись.

На столе перед желтоглазой стоял запотевший кувшин, лежал на тряпице скруток вяленых с пряностями полосок дичины и пышная краюха с коричневой румяной корочкой. Такой хлеб она однажды видела в Турье. Девушка незаметно сглотнула слюну и ответила:

– Не голодная.

Лагоду выдал живот. Крякнул здоровяк Хорлай. Встал с лавки, развернул широченные плечи. Запрыгала змеиными хвостами на доспехе заплетенная в косички борода. Он сморщился лицом, как будто чего горького глотнул, и захохотал, утирая глаза. Качались на его поясе от смеха два меча, прыснула в кулак Гальса, и гостья за столом едва сдерживалась, но поплыли уголки полных губ в стороны, вызывая улыбку: такую же чудесную, как и ее глаза. А старый Спых, толкнувшийся в дверь со двора, почесал плешь в седых волосах и сел на деревянный жбан, недоумевая, как девка Бахаря, который сейчас наверняка пускает носом пузыри в канаве у харчевни, мимо него к гостям прошмыгнула.

– Гальса, – сказала девица, так и продолжая лучиться улыбкой, – одень-ка ее. Среди навьев все-таки сесть решилась.

Женщина вывела ее во двор, сняла чересседельную торбу с крупа одной из лошадей и зачерпнула ведром воды из дубовой бочки, стоящей у края стрехи.

– Сбрасывай свои лохмотья, – сказала она, – и мыло бери. Сначала тебя свежей водой отмыть надо. Не кривись: не от грязи – от духа кладбищенского.

Девушка сбросила одежду и принялась натирать себя намыленным куском ткани, стыдливо прикрываясь локтями.

– Оружием каким владеешь? – спросила ее Гальса, с размаха окатывая водой.

Лагода не ответила сразу. Тряслась всем телом под ледяной струей уже из второго ведра, прикусив губу, чтобы не вскрикнуть, а как ведро опустело, выдохнула, выстукивая зубами:

– С луком получается.

– Сильна в стрельбе?

– За пять десятков шагов лисе шкуру не испорчу. Если времени хватит выцелить, то и за сто, наверное.

Женщина протянула ей полотенце.

– У нас каждый должен уметь управляться с любым оружием. Заставить клинок петь песню победителя сможет только тот, кто слышит музыку, заключенную кузнецом в железо. Многие считают, что навьи с этим умением рождаются. Однако это не так – нам приходится тратить на упражнения с оружием больше времени, чем другим. Мы должны быть лучшими. А ты? Готова стать быстрее и точнее всех?

– Я научусь.

– Придется. Куда же тебе, горемычной, деваться.

Гальса скупо улыбнулась, а Лагода подхватила полотенце и принялась яростно вытирать тело. Затем натянула рубаху, растерянно осмотрела шнуровку, не понимая, как ее затянуть, чтобы не выглядеть одетой в мешок. Женщина дернула за один кончик, за другой, завязала узлы, и девушка почувствовала, как рубаха прильнула к телу, будто сама обхватила в нужных местах, согрела. Со штанами она справилась уже сама. Болтались они, правда, пустым местом на худых бедрах, но она тут же почувствовала, какие они удобные. Обула сапоги, затянула широкий пояс покрепче и глянула исподлобья на Гальсу.

– А ты, девчушка, красавица, – сказала та. – Стожар еще с того берега мне все в ухо дудел об этом, а я не верила.

Лагода покраснела и опустила голову.

– Он… меченую… лицо ведь не разглядел оттуда, – пролепетала она.