Игорь Соловьев - Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 2

– Был ловкий, да весь вышел, – вдруг как-то импульсивно и нервно высказалась Иллария. – Да, совершенно верно – все меняется, – кивнул Трэвис. – А как же мораль? С точки зрения морали есть поступки однозначно мерзкие, – Элли не выдержала и высказалась прямо. – А кто, опять же, эту мораль определяет? Тот, кому это выгодно, а так вы мне не назовете примера, когда бы действие было однозначным. – Что насчет человеческих жертвоприношений? – мрачно спросила Элли. – Опять же, с чьей стороны посмотреть. Для родственников и самой жертвы это, конечно, плохо, а вот для того, кто приносит жертву и что-то получает, это выгодно. Поймите, я сейчас не говорю, хорошо это, или плохо, я просто констатирую факт… – Но без точек зрения, вообще, в принципе – есть же совершенно четкие правила… – Это для тех, кто придерживается нашей культуры. А у другого народа другая вера. Что одни считают подлостью, то для других – доблесть.

– Но есть ведь разница, если помочь бедняку и если отобрать у него последнее? – Опять же, зависит от бедняка. Один, может, будет работать и построит новый дом взамен отобранного, а тот, кому ты что-то подаришь, на радостях напьется до смерти. Вот видите? Все зависит от точки зрения. – И, по-вашему, нет ничего твердого и определенного, того, что хорошо и плохо, вне зависимости от… – Конечно. Все эти оценки – это просто личное отношение, субъективное. Я же привык быть объективным. Землетрясение само по себе – хорошо или плохо? Ответ – оно просто есть, а плохо может быть для тех, кто под него попал. А хорошо – олигарху, который получит подряд на восстановление города. – Значит, нет никакого смысла быть честным, поступать по совести? – Элли неудержимо мрачнела. – Так и совесть у каждого своя. Одному она диктует, что вообще нельзя сопротивляться врагам, как тем же последователям Луки Федотова, другому – что ради цели можно и людей сжечь на площади.

– Но ведь были даже в политике примеры, когда люди поступали не ради выгоды, а по велению чести, – воскликнул Антуан, – вот тот же принц Обри, когда взяли в заложники его жену, пришел к диктатору один, без оружия… – …На чем и заработал себе политический капитал. Умеренный риск в обмен на популярность – все вполне взвешенно и рационально. – Но его могли убить! – И получить войну? Навряд ли Хайменгер именно этого добивался. Он был политиком, умным и осторожным, а не каким-нибудь простым головорезом, что ни говори. – Ну, голов-то он поотрезал изрядно, – вставил Беркли. – Возможно, но значение имеет только то, принесло ли ему это в итоге выигрыш или проигрыш. – Итог его тоже был печален, насколько я помню. Как сейчас – та встреча с Грандмейстером, в него как молния ударила, так и нет диктатора. Кучка пепла, да и только! Вот была потеха… – Беркли затрясся от хохота, утирая слезы. – И очень глупо, кстати, – недовольно возразил Трэвис, – убрали одного диктатора, а получили десять. И сколько потом разбирались? – Но нельзя же было терпеть такое кровопролитие? – вновь не выдержала Элли. – Кто поумнее, мог и уехать, – равнодушно пожал плечами Трэвис. – Ну хорошо. А вот пример с восстановлением и защитой Королевства? Лангстон и Шарль Пикар – сражались и гибли, жертвуя собой ради победы… – Но что толку было в их победах? Побеждает ведь не тот, кто выиграл все битвы, а тот, кто сумел получить стратегическое преимущество. Я иногда думаю, что можно было бы составить учебник политики наподобие шахмат.

– С каких же пор политика относится к точным наукам? – удивился Беркли. – В ней всегда есть точная парабола соблюдения силы. Нет, она, конечно, бывает разной – жесткой, мягкой, прямой, опосредованной. Но цель, как и в шахматах, всегда одна – определить центры силы и центры влияния – а это не одно и то же! – и рассчитать их возможные ходы. Вообще же, вся наука о политике – это наука о движении фигур, ведь на одной клетке ферзь всесилен, на другой – почти что бесполезен. В начале партии король – слаб и уязвим, зато в эндшпиле – сильная и незаменимая фигура.

– Вы не на Грандмейстера ли своим ферзем намекаете? – удивился Беркли. – Я говорил в общем, но и это так. Судите сами – Великий маг. Вроде как ферзь среди волшебников, да еще и с громким титулом Хранителя. А что он реально может? Встать один против всех, против полиции, армии и Ордена? Все равно раздавят. Реальные рычаги? Так у системы их больше. Вот мы и получаем классическую ситуацию ферзя, блокированного слабыми фигурами и пешками. Ему ни продвинуть закон, ни убрать кого бы то ни было… – Ох, не стал бы я на вашем месте недооценивать старого плута, – прищурился Беркли, – я-то его неплохо знаю, у него голова стоит всего Сената да еще половины Академии впридачу.

– Ну, как ученый он быть может и гений… Но в политике такой авторитет мало что значит. Нет, если вдруг ни с того ни с сего начнется война, его влияние резко возрастет. Но в том и дело, что система никакой войны не допустит – международные отношения прочны, а демократии не воюют, как известно. А если и воюют, то всегда побеждают. Иллария вдруг снова издала реплику: – Все-таки, нравится это кому-то или нет, но мистер Трэвис уже вошел в историю, как настоящий политик! И, кстати, пример тому, что не обязательно быть великим магом, чтобы… Вот он, без всякой магии, обладает большей силой, чем… – Ну бросьте, бросьте, Иллария, – Трэвис как-то опасливо поморщился, – сменим тему, прошу вас.

– Мистер Трэвис… – вновь начал Антуан, – я слышал, что вы – знаток истории. Скажите, как вам кажется – Век Героев, о котором мы так мало знаем, – он-то был истинной революцией? Тогда у людей, как говорят, была вера в общую истину, какая-то общая цель, смысл… – А откуда мы знаем, так ли все было? Да даже Война: нам говорят о героизме и подвигах, – а ведь все это пишется журналистами и историками, писателями. Что мы знаем о том, как было на самом деле? Ничего. Сплошная пропаганда – пиши что хочешь или как скажут. Скорее же всего, просто накопились обстоятельства, и власть перешла из одних рук в другие. Нет, кто-то, конечно, верит в слова и лозунги, а кто-то этими болванами пользуется… И потом – Герои… Это все словесность. Можно сказать «герой», а можно «фанатик», можно – «циничный предатель», а можно – «трезвый и расчетливый политик». Все это лишь соусы, так сказать… Что до убеждений… Я уже говорил, кажется – вера в так называемую истину держится ни на чем, на противоречащих друг другу мнениях отдельных личностей… – Разве не любое убеждение – предмет веры, зиждущийся на аксиомах? – спросил Беркли. – Ну да, вы правы. Только что это меняет? Мы тем более тогда не обладаем истиной, а лишь своими точками зрения. – А вы придерживаетесь эгоистического прагматизма? – смело выпалил Антуан. – Именно так.