Мари-Бернадетт Дюпюи - Доченька

Нанетт не верила своим ушам:

— Но что скажут люди, если мсье Жан останется с тобой один на один в этом огромном доме?

— Вот он ей сказал то же самое! Сказал, что она нарочно все делает, чтобы ему навредить! И что это, без сомнения, идея Макария, — продолжала Мари менее уверенно.

Нанетт не придала значения ее последним словам.

— А, этот шалопай Макарий никогда ни о ком не думает, только о себе! — проворчала она. — Родители слишком его разбаловали! Что мадам Амели его обожает, стало ясно, еще когда она только переехала сюда! Она баловала племянничка, словно сама произвела его на свет!

Мари слушала вполуха. Со вчерашнего вечера она ломала голову, как сообщить эту новость Пьеру. Он и раньше боялся, что с Мари может случиться что-нибудь нехорошее, ведь она каждый день виделась с мсье Кюзенаком, но теперь… Да он потеряет покой и сон! Но Пьер все равно узнает, рано или поздно.

Пьер, войдя в дом, стал отряхивать свои сабо. Мари подбежала и поцеловала его в щеку. Молодые люди обменялись нежными взглядами. Нанетт улыбнулась: эти двое вскоре поженятся, и к ворожке не ходи…

Не судьба была Амели Кюзенак покинуть «Бори»: за три дня до предполагаемого отъезда мадам вдруг стало плохо, и она упала прямо посреди своей комнаты.

Мари услышала звук падения. Испуганная девушка поднялась по лестнице и без стука открыла дверь. Увидев, что хозяйка без сознания, Мари стала громко звать на помощь.

Жан Кюзенак и Алсид в это время стояли на пороге дома и говорили о лошадях. Услышав крик Мари, хозяин бросился в дом. Свою супругу он нашел лежащей на полу лицом вниз.

— Мари, прошу тебя, ты попроворнее Апсида, беги за доктором…

Девушка была уже на пороге комнаты, когда он остановил ее:

— Нет, останься здесь. Алсид тебе поможет положить ее на постель, а я поеду в поселок. Мою лошадь еще не расседлали…

Время для Мари тянулось невыносимо долго, когда она сидела возле женщины, которую вполне можно было принять за покойницу. Алсид предпочел дожидаться хозяина в кухне.

— Смотреть, как хозяйка лежит и не шевелится… У меня кровь стынет в жилах! Пойду налью себе рюмочку…

Наконец за рулем собственного новенького автомобиля прибыл доктор. Жан Кюзенак обогнал его, пустив коня галопом.

Мари вышла из спальни хозяйки и поспешила в кухню, где Алсид выпил уже не одну «рюмочку».

— Ну что, как она?

— Пока я сидела с ней, мне сто раз казалось, что она отдала Богу душу! Но мадам еще дышит, правда едва-едва…

Алсид перекрестился и нетвердой поступью вышел из кухни. Мари попыталась вернуться к своим обычным делам, но она так разволновалась, что все валилось из рук. Девушка села и стала с тревогой прислушиваться к доносящимся со второго этажа голосам.

Спустя полчаса доктор и Жан Кюзенак спустились и заперлись в гостиной. Разговор вышел долгим. Потом хлопнула входная дверь и зарычал мотор автомобиля.

Жан Кюзенак вошел в кухню. Мари и представить себе не могла, каким облегчением для него в этот тяжелый момент было увидеть ее сидящей у печки, такую милую, хотя и озабоченную… Хозяин достал бутылку сливовой «о-де-ви», чистый стакан и наполнил его почти до краев. Глядя перед собой невидящим взглядом, он осушил стакан в три глотка и повалился на стул напротив девушки.

Первый раз с той ужасной ночи, когда ему пришлось защищать Мари от Макария и нападок супруги, Жан Кюзенак посмотрел Мари в глаза.

После продолжительного раздумья он сказал:

— Доктор думает, что это апоплексический удар. Он будет здесь завтра утром. Но надежды мало.

— Какое горе, мсье! Я буду от всего сердца просить Господа, чтобы мадам стало лучше! — пробормотала Мари.

Жан Кюзенак махнул рукой и горько усмехнулся:

— Это монахини научили тебя молиться за тех, кто причинил тебе зло?

Мари почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, но ответила не опуская глаз:

— Мадам не сделала мне ничего плохого, мсье. Она не была счастливой. Иногда несчастье делает человека злым.

Жан Кюзенак поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях. Его плечи нервно задергались. Мари с ужасом поняла, что мсье плачет — здесь, в ее присутствии!

— Верь мне, Мари, я сделал все, что мог, чтобы она была счастлива! — наконец глухо проговорил мсье Кюзенак.

— Я верю вам, мсье!

Жан Кюзенак выпрямился, достал из кармана платок и вытер глаза. Он был очень расстроен.

— В первые годы после свадьбы я дарил ей все, что она хотела. Я покупал и покупал — мебель, красивые платья… Я посадил всюду розы, лилии, жасмин… Но главное несчастье — это то, что у нее не было детей. И ее сердце, и без того сухое, стало жестким, как камень.

Он встал и тяжело вздохнул:

— Пойду к ней. Можешь сварить легкий бульон?

— Да, мсье. Хотите, я пошлю Алсида за Нанетт?

— Пока не стоит. Я хочу побыть вдвоем с Амели. Надеюсь, она меня услышит, мне нужно с ней поговорить…

Амели Кюзенак умерла ночью. Супруг ни на секунду не отходил от изголовья ее кровати. Мари легла спать далеко за полночь, сама не своя от тревоги.

Ей было очень жалко хозяйку. Девушка не вспоминала о ее неуживчивом нраве и о том, с каким презрением хозяйка о ней отзывалась. Теперь для нее мадам Кюзенак была женщиной, которую поразила неизвестная и опасная болезнь. Она была жертвой… Мари долго молилась о ее выздоровлении, когда вернулась в свою комнатушку под крышей. Тогда же девушке в голову пришло, что отныне ее будущее под угрозой. Куда ей деваться, если мадам Кюзенак умрет?

Как сказала бы Нанетт, полному жизненных сил вдовцу не пристало оставлять у себя на службе молоденькую девушку. В поселке и так судачат, а что же будет, если…

Мари не сразу удалось уснуть. Было очень жарко, хотя окно она оставила открытым, да еще донимали комары. В памяти всплыло напряженное лицо Пьера. Он приходил в Большой дом сегодня в семь вечера. Она посоветовала ему говорить потише и шепотом объяснила, что мадам стало плохо.

Огорченный Пьер ушел. Трагическая атмосфера дома действовала на девушку удручающе. Она догнала Пьера на дороге, там, где густые ветви сосен давали освежающую тень.

— Пьер, мой хороший! Не расстраивайся! Твоя мать говорит, что мы сможем обручиться в следующем году!

И тут с ее красивых губ сами собой слетели слова:

— Пьер, я тебя люблю!

Юноша сжал ее в объятиях:

— Мари! Я счастлив это слышать! Значит, ты и правда меня любишь…

Губы Пьера нашли ее губы, но не настойчиво и не жадно. Этот поцелуй был уважительным, сладким и очень нежным. Он стер постыдные воспоминания о поцелуях Макария. Мари заснула, вспоминая этот драгоценный поцелуй, символ их взаимной любви. И ей казалось, что у Пьера хватит сил, чтобы защитить ее от любой напасти.