Наталья Уланова - Лиса. Личные хроники русской смуты

— Валерик, я всегда тебя любил… Если что, ты прости дурака старого, за ради Бога… Не держи на меня зла, хорошо?

— Ну чего ты, пап… — смутился Валерка. — Не надо…

— Да нет, я так, просто… Ты бы принёс мне бутылочку минералки, а? Минералки хочется так, что хоть кричи…

— Сейчас, пап, я сейчас сбегаю… — засуетился перепуганный Валерка.

По пути ему попалась старая французская булочная.

Вдохнув аромат свежеиспечённой сдобы, Валерка поражённо застыл. Сводящий с ума запах, проникнув в глубоко в душу, всколыхнул давно забытое.

«Мама, купи булочку…»

Зайдя в булочную, Валерка купил обильно усыпанное сахарной пудрой сердечко и большую французскую булку. Эта покупка сразу же подняла ему настроение, и вызванная странным поведением отца тревога отпустила.

Отсутствовал он чуть более часа.

Минералки поблизости от больницы не продавалось, и отец это хорошо знал.

Когда Валерка вернулся, пить её было уже некому. На койке, где только что лежал больной отец, лежал свёрнутый полосатый матрац.

Жизнь продолжается. Есть у неё такое свойство — продолжаться вопреки всему.

Через полтора года Валерка женился. Он встретил ту — единственную. Полюбил, сделал предложение и женился.

Его молодую жену звали Галочкой.

Их первое совместное утро началось с её счастливой улыбки. После брачной ночи, переполненной тихим шепотом, шорохами и нежными ласками, осмелевшая Валеркина рука вслед за солнечным зайчиком бродила по коже млевшей от его прикосновений Галочки… В том месте, где талия плавно переходит в бёдра, она остановилась, ощутив мелкую россыпь невидимых глазу уплотнений.

— Что это у тебя, Галчонок? — машинально спросил Валерка.

— Это?.. Так… Чепуха… — рассмеялась Галочка. — Когда была маленькой, на мне загорелось платье. Нечаянно. Пока тушили, оно успело сгореть. А здесь, — и Галочка положила свою ладонь на Валеркину, — и тут, — и она перенесла её на выглядывавшее из-под одеяла плечико, — остались шрамики. Их совсем не видно… — и, приподнявшись на локте, она строго взглянула в глаза молодого супруга. — Ты не разлюбишь меня из-за этого?

— Не разлюблю! — улыбнулся Валерка. — А где вы тогда жили?

После этого вопроса уже стрелявшее в первом акте ружьё выстрелило снова и попало в Валеркино сердце ещё раз.

— В сталинке, на Полухина, — улыбнулась в ответ Галочка.

Через год после этого разговора у Валерки и Галочки родился сын.

А ещё через десять лет — дочка.

Маленькая Лиса.

Впрочем, все эти события случились не скоро, и до того дня, как в роддоме на Шаумяна в молодой бакинской семье раздался первый крик сначала мальчика, а потом — девочки, ставших продолжателями их рода, — много воды утекло.

Рассказывать об этом долго. Но мы не торопимся.

Галине было двадцать пять, и она твёрдо знала — замуж надо выйти девственницей!

Иначе — позор!

Вздохнув, она в который раз вспомнила, как безрассудная соседская Инка бегала к какому-то командированному белорусу. Белорус отчего-то на ней не женился. Вот ужас!!!

Потом говорили разное. Даже то, что тот был женат и что у него есть годовалый сынишка.

Уму непостижимо!!!

Впрочем, чего это мы вдруг об Инке?

Вообще-то Галина сразу поняла, что обе дочки соседа-завмага, и Инка и Рита — оторвы!

От строжайшего папаши, державшего сумасбродных дочерей словно в тюрьме, они друг за дружкой — с разницей в год — убежали с мусорными вёдрами. Сначала так неудачно опозорившаяся Инка, а затем — так и не успевшая опозориться Ритка. Со стороны это должно было выглядеть так, будто их «украли».

Отец Галины по этому поводу сказал, что у завмаговских дочек плохо с фантазией, а у их родителя — с сообразительностью. Трезво взвесив слова отца и свои шансы, Галина решила, что ей нужна очень хорошая фантазия.

Уж очень сообразительным был её отец. Не чета дураку-завмагу.

А ещё Галина решила, что такого как с Инкой и Риткой с ней никогда не приключится!

«Ни за что на свете! Тем более что у неё есть её Павел. Он у неё всегда такой деликатный, обходительный, надёжный и…»

Что там скрывалось за этим «и» она старалась не думать, но твёрдо знала — там, в будущем, её ждёт счастье. Галина очень хотела быть счастливой.

Для счастья нужно было платье. Шёлковое, с вышивкой и пышными, колокольчиком, рукавами.

Устроить платье взялась самая близкая из подруг — Надька.

«Надеждой» Надьку никто никогда не называл — не того полёта птица. Да и птица ли? Птицы, какие ни есть, приносят пользу, а у Надьки была репутация неудачливой аферистки.

— Тебя по одному и тому же платью уже на всех танцплощадках узнают! Ты же бедная… Думаешь, никто не понимает, почему ты обычно сидишь дома и всё на занятия списываешь? И понимают, и знают прекрасно, что платье твоё единственное — никак не высохнет, а отпарить его до сухости не получилось из-за того, что керогаз занят, и поэтому не на чем греть утюг.

В принципе Надька была права, но Галя всё же обиженно потупилась — нельзя быть такой безжалостной, такой неделикатной. Надька же, словно не замечая опущенной головы подруги, вкрадчиво продолжила:

— А тут тебе и пальто пошьют, и платьев шёлковых… Всяко-разных. Оденет он тебя, как царицу! — говорила она хорошо и складно, но глазки при этом поблескивали зло и завистливо.

У самой Надьки личная жизнь не клеилась. При всех богатых внешних данных: росте, фигуре, ногах, которым не нужны были удлиняющие фигуру лодочки на шпильке, при натуральных вьющихся локонах и голубоглазости — в этом деле ей не везло. Парни знакомились с ней охотно и часто, но потом происходило что-то необъяснимое: повторной встречи не случалось никогда.

Надька нервничала, переживала, анализировала каждое своё слово, жест, взгляд, но ошибки не находила. Одевалась она лучше всех. Отец в свое время навёз столько «трофея», что даже сейчас ломились шкафы. И комнатка, ну и подумаешь, что в полуподвале, у неё была своя собственная, уютная… Широкую пружинную кровать с никелированными шишечками Надька застилала жёлтым шёлковым покрывалом с роскошными кистями на углах. По атласной глади покрывала, беззаботно взмахивая маленькими изящными крылышками, порхали синие райские птички. В щедро накрахмаленных белоснежных наволочках под тюлевой накидкой прятались — одна на другой — три туго набитых гусиным пухом подушки. Мало того, у Надьки была перина, и, главная ценность по тому времени: настоящие льняные простыни. Рядом с кроватью стоял высокий столик на гнутых ножках, на котором красовался патефон. Пластинок было всего две, и те заезженные донельзя, а потому, Надька патефон не заводила, берегла их. Она мечтала о том времени, когда лёжа на перине рядом с мужем — после всего — лениво протянется за иглой, опустит её на пластинку, покрутит заводящую патефон ручку, и зазвучит мелодия, услышав которую, её суженый окончательно поймёт, что выбор сделал удачный и правильный. И именно Надька — и есть та женщина, которую он искал всю жизнь. За этим просветлённым пониманием непременно последует страстный поцелуй, а за поцелуем — долгая и счастливая семейная жизнь.