Елена Толстая - Большая нефть

— Не закончили, а только начали. — возмутилась Дора Семеновна. — Тебе Макар Степанович только что звонил. Просил срочно ехать в управление. Срочно, слышишь? — Она понизила голос и сквозь зубы процедила (я, однако, слышал): — Был важный звонок из Москвы. Макар сказал. Понял?

— Тьфу ты… Разве можно так пугать?

— Я не пугаю… — удивилась Дора Семеновна. — Я обыкновенно разговариваю…

Держась за взволнованную грудь, она смотрела, как Буров быстрыми шагами удаляется прочь. Затем повернулась к Банникову (и ко мне) и проговорила в пустое пространство:

— Ох, вот снимут его с должности…

— Да почему же снимут Дора Семеновна? — удивился Банников.

— Сердце чует… — Она тяжело подышала.

— Что оно там еще чует твое сердце? — не унимался Банников.

— То! — вдруг рассердилась Дора Семеновна. — Независимый больно. А язык — он не только до Киева доведет… Что он там болтает про «праздношатающихся»? — Она покосилась на меня, но я глаз не отвел и даже улыбнулся ей как можно более открыто. Мне правда не хотелось, чтобы меня считали посторонним или, того хуже, соглядатаем.

— Это тебе на язык типун нужно, и потяжелее! — рассердился Банников на Дору Семеновну.

— А что я такого сказала? — удивилась Дора Семеновна почти натурально. — Что я сказала-то? Да я за Григорьем Санычем хоть на Крайний Север!..

— Вы мне лучше объясните, Дора Семеновна, — сказал Банников, — почему из вашего окна дым валит?

— Ой! — вскрикнула Дора. — Утюг! Я ж костюм на собрание глажу! Утюг забыла!..

Она бросилась бежать, вперевалочку, но очень быстро, к своей двери. Банников проводил ее взглядом.

— Поразительная женщина, — молвил он.

Затем, к моему удивлению, сунул мне, не глядя, руку на прощание и быстро удалился.

Я вернулся к себе, чтобы записать сегодняшние впечатления.

Мне хочется попасть на буровую. Мне кажется, все самое главное происходит именно там, где все сейчас ждут первую нефть.

О своем возможном снятии с должности Буров старался не думать. Это все равно что бояться урагана или другого стихийного бедствия. Подготовиться следует — но бывают обстоятельства, в которых не устоять. Все случается. Вот когда нагрянет — тогда и будем беспокоиться.

А сейчас Григория Александровича волновали совершенно другие вещи.

Он вихрем ворвался в управление, хлопнул дверью, простучал сапогами по коридору, хлопнул второй дверью и остановился перед столами, составленными буквой «Т». Под портретом Ленина, почти в такой же позе, но гораздо меньший размерами, сидел Макар Дорошин. Парторг был бледен.

— Макар, что случилось? — с порога начал Буров. — Что?.. Авария на буровой?..

— Звонил Марин из министерства, — бесцветным голосом произнес Дорошин.

Буров плюхнулся на стул. Лицо у него горело — от быстрого перехода с холодного ветра в натопленное помещение. Обмахнулся, сорвав с головы, кепкой.

— Марин? — переспросил он, чувствуя, как отпускает страх. Нет аварии. Можно жить и работать. — Что Марин?

— Он сообщил, что в Междуреченск приезжает председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин. Намерен лично посетить Новотроицкое месторождение…

— Да, это хуже аварии, — сказал Буров, не скрывая облегчения.

Дорошин поднял палец, показывая, что разговор еще не окончен.

— И еще Марин сообщил, что перед тобой поставлена конкретная задача: в ближайшие дни рапортовать о первой нефти. В ближайшие дни!

— А он не хочет, этот твой умник министерский, сам на буровую приехать? — закипая, спросил Буров.

Он понимал, что напрасно наседает на Макара. Макар вообще ни в чем не виноват. Он как в балладе «Скифы»: «Держит щит меж двух враждебных рас». Переводит на понятный «министерским умникам» язык высказывания Бурова и истолковывает для них его поступки. А Бурову передает, как умеет, речения из министерства. И попутно следит за тем, чтобы Григория Александровича действительно не сняли с должности. За всю совокупность грехов, как говорится.

— Тише ты, Саныч. Тише. Что делать будем? Мне уже из обкома партии звонили. Ждут доклада. Едешь к Векавищеву?

— Зачем? — хмуро ответил Буров. — Над душой у него стоять? Он сам лучше меня все знает.

— Зачем «стоять»? — оживился Дорошин. — Бурить будем. Не забыл еще, как это делается? У меня спецодежда в шкафу висит на этот самый пожарный случай. Ох, Саныч, до чего тревожно на душе, не передать… С утра как будто червяк какой-то гложет…

К Векавищеву Буров уехал все-таки один. Дорошин остался — отвечать на телефонные звонки и приводить в порядок бумаги. Конечно, трудно предположить, что Косыгин лично будет просматривать протоколы партийных заседаний, но все-таки спокойнее, когда документация разобрана и лежит в аккуратных папочках. Григорий Александрович над Дорошиным, конечно, посмеивается, «перестраховщиком» называет. Что ж, хорошо Санычу смеяться, он производственник. А у Дорошина была собственная школа жизни. И в начале этой школы имелся у него наставник, герой Гражданской, между прочим. Заслуженный, с какой стороны ни погляди, комиссар. Так вот, этот немолодой, все повидавший, суровый человек как-то раз до глубины души поразил юного тогда еще Макара, сказав на полном серьезе: «Запомни, Макар, протокол — это святое».

И Макар запомнил.

Не важно, что именно говорилось на собрании и в каких выражениях. Важно то, что осталось записанным на бумаге и подшитым в папки. С тех самых пор и до нынешнего дня Макар Степанович следил за тем, чтобы в протоколах у него все было как надо. И ни разу еще осечки не было. Потому и Буров может спокойно метать свои громы и молнии… Не ценит Григорий счастья, ох не ценит!..

А неблагодарный Буров уже катил на мотоцикле к Векавищеву.

На буровой у Андрея все оставалось по-прежнему. Работы велись, скважина становилась все глубже — в таинственных дебрях земли делало свою работу долото, и покорялась земля настойчивости человека.

Буров поднялся на площадку. Здесь лютовал ветер, стоял невыносимый грохот. Каска смягчала звуки. Внизу виден был маленький, словно игрушечный, вагончик мастера, и оттуда вышел игрушечный Векавищев. Буров помахал ему рукой. Андрей поднял голову, увидел. Махнул в ответ.

Григорий Александрович спустился. Наверху все равно разговаривать невозможно.

— Здравствуй, Андрей Иванович, — сказал Буров. — Какие у тебя будут для меня новости?

— А у тебя, Саныч, какие для меня новости? — вопросом на вопрос ответил Векавищев. — Больно вид у тебя… того, перекошенный. Неприятности случились?

— Да можно и так сказать — неприятности, — ответил Буров и снова поглядел на вышку. — В Междуреченск прилетает Косыгин. Сам. Алексей Николаевич.