Елена Толстая - Большая нефть

Я как Алину Станиславовну помянул, Степка сразу сделался свекольного цвета.

— Ты про маму вопрос и не затрагивай, мне еще с ней разговор иметь. Но учти, Денис, решение мое окончательное и твердое.

— Ты о чем вообще, Степан, говоришь? У тебя, наверное, температура.

Он только рукой махнул и засмеялся. За что люблю Степку — не злится он никогда.

— Нет, никакой температуры нет Напротив, я все холодно обдумал. Литературный институт — это моя ошибка молодости, а настоящее мое призвание — геология.

Тут я и упал, фигурально выражаясь.

— Геология? Ты в своем уме? Какая еще геология? Это же целая наука, тут учиться надо, химию, между прочим, сдавать…

— Что ты кудахчешь, как замдекана? Это потом надо химию и все остальное сдавать, а сначала можно и так, в разнорабочих, чтобы воздуху нанюхаться и к ремеслу притереться, — сказал Степан. — Мне даже по ночам снятся тайга и степи и я с геологическим молотком. Хожу и камни обстукиваю на предмет полезных ископаемых. В общем, собираюсь ехать туда, где вершится сейчас история страны — в Западную Сибирь.

— Ты же писателем хотел быть.

— Вот и буду писать — письма из Сибири, — сказал Степан. — Длинные и подробные. А ты еще гордиться мной будешь. И вот здесь, — он показал на дверь Литературного института, — повесят мой портрет.

— Ага, — сказал я. — Гвоздями прибьют.

— Ты скептик, — заявил Степан на прощание, — а скептикам очень трудно живется.

— Даже самому закоренелому оптимисту трудно представить себе, чтобы портрет выдающегося геолога висел на входной двери Литературного института, — заметил я.

— Не притворяйся, будто ты меня не понял, — ничуть не смутился Степан. — Будешь еще статьи про меня писать.

— Из Сибири, — добавил я.

— А что? Из Сибири! — сказал Степан.

И вот я на своем первом задании… Лечу в Сибирь. Кто знает? Быть может, встречу и Степана. Вот она, литературная практика. Молодой очеркист в газете. «Писатель обязан быть на передовой, набираться опыта, а журналистика — первая помощница… Сколько наших замечательных советских писателей начинали с очерков, с коротких заметок в газетах…» — сказал мне наш замдекана, отправляя на практику.

А когда я приходил вчера попрощаться — мол, уезжаю на первое ответственное задание, — он пожал мне руку и вдруг спросил:

— А ты, Денис, не боишься, что Север не отпустит?

Я его тогда не понял, только посмеялся в ответ.

А сейчас, кажется, начинаю понимать, что он имел в виду. Впрочем, выводы делать еще рано. Сначала нужно дождаться самолета и наконец долететь до цели…

Диктор торжественно читал, пока по сморщенному экрану бежали знакомые пейзажи, закончившиеся нефтяной вышкой:

«Вся страна знает нефтяной Азербайджан, колоссальные запасы черного золота Татарии, однако это не идет ни в какое сравнение с месторождениями Западной Сибири… Чтобы представить себе величие трудового подвига советских нефтяников, надо увидеть эти места и людей, которые пришли их осваивать. Как в дни Магнитки и Днепростроя, вся страна помогала сибирякам в их схватке с суровой природой. — Диктор как будто вздохнул и как бы с прищуром продолжил: — Сейчас на Западе кое-где говорят: „Русским, конечно, повезло, но справятся ли?“ — Он выдержал паузу и уверенно, резко отрубил: — Да, справимся! Бригада бурового мастера Андрея Векавищева обещает первой рапортовать о добыче нефти крупнейшего в Западной Сибири Новотроицкого месторождения. Ударно трудятся нефтяники передовой бригады Векавищева. Они уверены: первая нефть на новом месторождении будет добыта в самое ближайшее время. Им это по силам: ведь еще недавно представить себе было невозможно…»

В этот патетический момент на экране замелькали бессвязные геометрические фигуры, черные и белые, а затем мертвенный лунный свет проектора озарил лица сидящих в первом ряду.

— Егор, чего там у тебя? — крикнули из темного зала.

— Обрыв, вот чего, — пробурчал киномеханик. — Да я быстренько, Андрей Иванович…

Для склеивания пленки у него под рукой имелось все необходимое — планшетка с особым зажимом и клей, и даже спичка, чтобы клей намазывать. Но до конца хроники оставалось совсем немного, и большинство зрителей решили не дожидаться окончания длительной процедуры. Тем более что Егор начал с того, что намертво приклеил к пленке собственные пальцы.

— А ну тебя! — махнул рукой буровой мастер Андрей Иванович Векавищев. — Сто лет тут будешь возиться. Идем, Макар Степанович, это надолго.

Дорошин поднялся с табурета.

— Ладно, пойдем. Тем более самое главное уже показали.

— Что? — с подозрением прищурился Векавищев.

— Тебя — вот что! — засмеялся Дорошин. — Остальное — так, прилагательное.

— А я, значит, существительное, — сказал Векавищев. — А Буров у нас, получается, тогда кто? Глагол?

Они вышли наружу Под сапогами захрустела подмерзшая сырая глина. Напротив культбудки стояла грузовая машина и перед ней на перевернутых ящиках, накрытых газетой, — пачки книг. Две девушки зябко пританцовывали рядом, ветер дергал их шелковые цветные платочки.

Векавищев покосился на них и сразу отвел глаза. Не то чтобы они его смущали, но… И посоветоваться, в общем, не с кем — мужики сразу смеяться начнут и такого насоветуют. Нет уж, лучше не надо.

Векавищев про себя знал, что он — мужчина не слишком, что называется, видный. Обыкновенное русское лицо, нос картошкой, русая масть, ничего выдающегося. Вот Буров — это да, это красавец-мужчина. Когда Галина Бурова для супруга своего в «Военторге» прорезиненный плащ покупала, она, говорят, пришла и прямо так и сказала: «Дайте мне, — говорит, — плащ». Там спрашивают, мол, какой размер. Она отвечает: «Мне для буровика, понимаете?» А продавщица, баба, видать, опытная, и не такого наслушалась, Галину и спрашивает: «У вас, — спрашивает, — какой буровик, двухстворчатый или трехстворчатый?»

Ну так про Андрея Ивановича Векавищева и не скажешь. Не двухстворчатый он и тем более не трехстворчатый. Одинарный, «ухватиться не за что», как выражается комендант Дора Семеновна. Бороду вот отпустил хемингуэевскую, как на той фотокарточке писателя, что стоит в библиотеке на полке с зарубежной литературой. Крупной вязки свитер под горло и эта самая героическая борода, которая, как считают, помогает рыбу ловить и охотиться на африканского льва.

Ну так вот, о библиотеке. Почему, интересно, работают в библиотеках всегда молодые привлекательные женщины со сложной судьбой? Взять эту Машу. Тридцати еще нет, самое большее — лет двадцать пять. Хорошенькая — как киноартистка. Темные волосы в косе, брови — атлас, а улыбка грустная. Приехала в Сибирь за мужем, а муж… Вон курит за углом и в Машину сторону не глядит так старательно, что даже неловко делается. Ну и правильно, в общем, что они разошлись, не пара он такой девушке. А она молодец. Даже виду не показывает.