Анна Назаренко - За хорошую плату и крупицу надежды

На улице опять что-то утробно завывало. Этот звук раздавался уже третью ночь подряд, и всегда в одно и то же время – за час-полтора до рассвета, когда ночное небо только-только начинало менять цвет с темно-синего на синевато-серый. Тамика не знала, что за создание могло издавать такой вой, и, заслышав его, на всякий случай с головой забивалась под драное одеяло: некоторые твари Старого города ловко ползали по стенам и легко выбивали старые стекла окон, заметив за ними какое-то движение. Тамика сама не видела: ей один мальчишка на рынке рассказывал, так натурально бледнея и озираясь по сторонам, что сразу становилось ясно – не придумывает, а в живых остался только потому, что быстро бегал.

Быстро бегать в Старом городе умели почти все. Как и прятаться. Кто не умел, тот долго не жил.

Вой вроде бы затих. Тамика еще какое-то время лежала, боясь шевельнуться и прислушиваясь к каждому шороху, но понемногу расслабилась. Звуки в комнате остались только привычные, безопасные и почти родные: свистел сквозняк по пустым коридорам, скрипели ржавые дверные петли, шурудили и попискивали где-то поблизости то ли крысы, то ли мыши, да стрекотали крылышками тараканы. С первого этажа раздавался, просачиваясь сквозь трухлявые доски пола, храп старухи Миллиты, который мог отпугнуть любого непрошеного гостя – заслышав такой, немудрено подумать, что в доме живет здоровенный мужчина вроде Крэга Мясника с соседней улицы.

Что бы там ни было, оно опять прошло мимо. Можно спать спокойно… насколько это вообще мыслимо в конце осени, когда ветра становятся все холоднее, зубастые твари голоднее, а бродяги – злее. Тамика с Миллитой на ночь подпирали дверь тяжелым комодом и давно уже заколотили досками все окна внизу, но засыпать все равно было немного боязно. И зябко. Тощий матрас, на котором ютилась Тамика, не спасал от стелющихся по полу сквозняков, а одеяльце из истрепавшейся и прохудившейся в нескольких местах шерсти помогало скорее блохам и клопам, чем ей. Тамика избавлялась от них как могла, но не проходило и дня, как противные букашки снова заводились в старом тряпье.

Она поворочалась, пытаясь устроиться поудобнее. Что-то неприятно хрустнуло – наверное, девочка придавила клопа, как раз собиравшегося к ней присосаться. Ветер за стенами дома задул сильнее прежнего, громыхнув окнами в рассохшихся рамах. Издалека донеслись звуки перестрелки, но очень тихо: стреляли где-то в квартале, застроенном старыми бетонными высотками. Там в последнее время постоянно что-то происходило: наверное, кто-то нашел ценные вещицы и теперь не хотел ими делиться.

От этом Тамика думала, уже проваливаясь в сон: странное чудище, которому она не знала названия, ушло или затаилось, и ночь снова стала совершенно обычной. А завтра начнется совершенно обычный день, перед которым следовало хорошенько набраться сил.

* * *

Комната отдыха тонула в сигаретном дыму. Дохленькая система воздухоочистки натужно гудела и сердито мигала красными индикаторами, но безнадежно проигрывала бой ядреной "Черной Мэйбл", которую ошибочно причисляли к табачной продукции, в то время как являлась она скорее химическим оружием. Ее вонь была для Сельмы таким же символом "Частной охранной компании Маброха", как приметный логотип с лысым бугаем и тощая усатая физиономия самого господина Маброха: видимо, коллеги считали, что хороший наемный громила просто обязан смердеть хуже горящего дизеля. Часть своеобразной профессиональной этики – насколько это понятие вообще применимо к солдатам удачи самого широкого профиля.

Сельма этого негласного этикета не придерживалась, нагло пользуясь положенными даме привилегиями и попущениями. А вот Экнару, как мужчине, приходилось соответствовать.

– Тут босс халтурку подкинул, – лениво и будто бы между прочим сообщил он, перекатывая сигарету из одного уголка рта в другой. – Не по заказу, а лично для себя. Я как услышал, сразу о тебе вспомнил. Решил, что заинтересуешься.

– Халтурку, говоришь? – Сельма скептически прищурила глаза, и без того узкие от природы. Чтобы этот жучара поделился с ней делом, на котором мог навариться сам? Не иначе как босс возжелал дикую катакку на чучело или голову главного конкурента на блюдечке. – А сам что? Слишком занят или предложили мало?

Экнар изобразил оскорбленную невинность. Даже у проститутки получилось бы лучше, но Сельма оценила попытку.

– Сельма, ты это брось. Думаешь, я вообще без души и совести? Ты меня выручила в тот раз, я тебе помогу в этот, а потом опять по кругу. Тебе ж деньги на толкового адвоката нужны, чтобы у муженька своего бывшего квартиру отсудить? Или уже все, вопрос закрыт?

Сельма хмыкнула, дернув рассеченной шрамом губой. "Закрыт", куда там… бракоразводный процесс и раздел совместно нажитого мотали ей нервы похлеще недавней экспедиции в пустынные земли, после которой домой вернулись трое наемников из десяти, включая ее саму. В сразивший Экнара приступ порядочности женщине по-прежнему верилось слабо, но отрицать было бы глупо: лишние деньги ей бы сейчас пришлись весьма кстати.

– Допустим, я клюнула. И что же босс изволил пожелать?

– Девочку изволил. Угадай с одного раза, для чего.

Сельма поджала губы и гадливо скривилась. О наклонностях Маброха она знала не понаслышке: доводилось пару раз пригонять ему хорошеньких девчонок из пустынных земель и Старого города. Там легче всего набрать живой товар: зачастую достаточно было зайти в первое попавшееся селение и предложить старосте сотню-другую литтаров. По городским меркам – смешная сумма, но целое состояние для тех, кого жизнь заставила поселиться на землях, разоренных войной и брошенных государством на произвол судьбы.

Из всех заданий, когда-либо ей поручавшихся, эти Сельме были наиболее противны. Она бы и слова против не сказала, интересуйся Маброх взрослыми девушками: невелик грех – подложить под его тощее тельце девку с пустоши, которой и так дорога либо в рабство, либо в такую вольную жизнь, что уж лучше удавиться. Вот только совершеннолетние рабыни господина Маброха не возбуждали: ему все юных подавай, не потасканных.

Мерзость. Но привычная мерзость. Не этот раз первый, не этот последний, а деньги хорошо помогали от фантомных болей совести.

– Сколько лет должно быть девочке, и сколько собирается заплатить босс?

– Три тысячи гарантированно, а если симпатяшку сможешь подобрать, то есть вариант сторговаться до пяти.

– Что-то больно щедро. В чем подвох?

– В возрасте. Наш старый козел вконец охерел, Сельм. Ему теперь девчушку от десяти до тринадцати подавай, и ни годом старше. "Для коллекции", говорит.

Нет, мерзость в этот раз все-таки не привычная, а исключительная.