Алексей Бородкин - Маленький бриллиант и большое преступление

Вот и теперь ужас холодил мою душу.

– Что вы лопочите? Нужно спасаться немедленно!

– Успокойтесь, наконец, Ватсон! – рявкнул Холмс. – Вы слышали шум моего желудочного колика. Только и всего! Это он показался вам водяной лавиной.

Эхолот Холмса (Сэм) значительно усиливает звуки – в этом я имел удовольствие убедиться, – однако, поскольку "эхолотчик" (этот термин ввёл в обращение я – ваш покорный слуга) слушает одним ухом, то существует опасность перепутать направление.

– Подобное случается, – сказал Холмс, – когда источник звука находится точно у вас за спиной. Вы слышите шум, и вам кажется, что он впереди. Казус в расстояниях возникает от разницы в давлении в слуховых камерах…

"Старая кочерыжка! – промелькнула в моей голове желчная мысль. – Я чуть не околел от страха! Казус!.. Давление в камерах!.. Балда!"

– Я старался не шуметь, – продолжал Холмс, – стоял, замерев, и даже задержал дыхание.

– Зачем?

– Чтобы не мешать вашему эхосканированию, – Холмс всплеснул руками: "Как будто это неочевидно!" – Потом произошло вот это… эта колика. Вероятно утренние гренки были недостаточно прожарены. Или паштет вошел в пике в моём желудке.

Я опять подумал о Холмсе в самых негативных красках и сделал предположение, что это утренняя порция скотча оказалась великовата.

– Или бутылочка бренди прокисла?

Мои слова – изрядно сдобренные сарказмом – были восприняты Холмсом оптимистически. Сыщик допустил, что бренди мог быть нехорош и предложил вдвоём это проверить:

– Одному Богу известно, что с ним происходит за дюжину лет. Взаперти. В тёмном погребе. Такое испытание не каждому напитку по плечу.

Я охотно согласился, что такой затворнический образ "жизни" негативно сказывается на характере: "Особенно, если дюбнуть лишку!"

– Именно! – подтвердил Холмс. – Однако прежде чем мы приступим к дегустации, позвольте предложить вам вот эту штучку!

Холмс распахнул створки шкафа, и на свет божий появилась длинная коробка-архив разделённая на многочисленные ячейки. Каждая ячейка была промаркирована: на бумажном "хвостике" рукою Холмса были отмечены дата и время.

Архив содержал восковые пластинки.

– Послушайте, дорогой коллега, какие звуки мне удалось записать сегодня ночью.

– Ночью?

– Ночью, Ватсон, ночью. Ночью я перевожу эхолот на боевое дежурство. Он записывает звуки на восковую пластинку, а утром я расшифровываю данные.

"Боже мой!.." – Я несколько растерялся, и подумал, что Холмс перегибает палку.

"Ну и что? – возразил сам себе. – Мы все немножечко ку-ку".

Успокоив себя подобным умозаключением, я всё же спросил у Холмса, чего он добивается своими ночными "пассажами" над Ричмондом?

– Берите шире, – с гордостью ответил Холмс. – Над всем западным Лондоном!

– И всё же, – настаивал я, – какова цель ночных прослушиваний?

– Полный контроль над преступным и околопреступным миром западного Лондона, – ответил великий сыщик не без бахвальства.

"О как! Ни больше, ни меньше!"

– Теперь я могу, не выходя из дома, – прибавил Холмс, – ежечасно следить за всем происходящим.

Мы перешли в гостиную, Холмс опустился в кресло, по привычке, вытянув ноги к камину (хотя дров не зажигали).

Сыщику хотелось поговорить, ему нужен был слушатель, и я не возражал им стать.

– Это ли не удивительно? – вещал старик. – Ни об этом ли мы с вами мечтали, Ватсон, скитаясь по болотам Баскервиль холла? Ни это ли нам было нужно в доках? В портовых трущобах? Только представьте, сколько времени и сил мы сэкономили бы, будь подобный прибор в нашем распоряжении во времена нашей молодости!

Монолог незаметно превратился в диалог, мы вспоминали дела давно минувших дней, преданья старины глубокой (как написал один русский поэт… неплохо, к слову, написал).

С ностальгией в голосе я заметил, что это были дивные денёчки! А потом почувствовал – трудно сказать почему, – что разговоры о прошлом возбудили мой аппетит.

Дабы натолкнуть Холмса на схожие мысли, я спросил, не ждёт ли он кого-нибудь к обеду?

– Насколько я помню… – Холмс задумался. – Ни одной живой души.

– Будем надеяться, что мёртвые души тоже не появятся.

Мы перешли к обсуждению напитков. Холмс полагал, что в это время года ещё уместно согревать себя скотчем, я предлагал следовать в ногу со временем – "Всё же весна!" – и обратиться к хересу.

– Хм… сложный вопрос… – протянул сыщик. – Прежде чем мы сделаем выбор, послушайте звуки ночного преступления на Мансфилд роуд. Оно вас заинтересует! Я убеждён!

Несносный старик, он заставил-таки меня выслушать эту какофонию!

А что мне оставалось делать? На кону стоял обед! Не мог же я пожертвовать собственным желудком? Пришлось отдать на растерзание уши.

Холмс раскрутил фонограф, на диск уложил пластину с записью, опустил иглу. При этом имел такой торжественный вид, что… я даже затрудняюсь с чем это можно сравнить. Он был жрецом, которому доверили бальзамировать фараона.

На этот раз я слушал придирчиво, не давая воли фантазии, стараясь отделить "зёрна от плевел" и каждому звуку стремясь определить обычное "бытовое" значение.

Получалось это с трудом.

Проще иного было отличить храп мужчины (он схож с храпом лошади) от других звуков. Икота и чихание также легко определялась у обоих полов (надеюсь, вы понимаете почему). Треск камина (кто-то ещё разводил огонь) легко идентифицировался… по привычке. Вот, пожалуй, и всё.

Более поздние ночные звуки не отличались разнообразием и воспринимались, как монолитный унылый гомон.

Иногда Холмс восклицал: "Вы слышали это, Ватсон? Голос женщины!" Я отвечал (как можно более холодно): "Не возражаю. Но что с того? Ей приснился кошмар".

Холмс был уверен, что женщину режут, я отвечал, что так скрипит заржавленная калитка. Холмс слышал голоса бандитов, мне эти звуки казались криком ночной птицы. Вопль умирающего я принимал за завывание ветра, звуки бешеной погони представлялись обычным дребезжанием последнего поезда "Ливерпуль-Лондон".

После прослушивания я (твёрдым и решительным тоном) предложил перейти в столовую и открыть обсуждение там:

– Во-первых, этого требует мой желудок, а во-вторых, едва ли мы найдём в вашей записи предмет для обширного обсуждения.

Холмс подчинился, и мы сменили дислокацию.

Прежде чем продолжить свой рассказ, должен отметить, что миссис Даунстайр – замечательная стряпуха. Я не знаю подробностей её "кулинарного образования", однако результаты она демонстрирует поистине потрясающие. Уж поверьте моим вкусовым рецепторам.

– Ваше мнение, доктор? – осведомился Холмс, когда холодные закуски покинули тарелки и переместились в наши желудки.

Я ответил, что это бесподобно: