Дмитрий Анашкин - Сборник фантастических рассказов

УСКОРИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ

Писатель Федоров оторвался от экрана портативного компьютера и оглянулся – был час пик. Он сидел в своем автомобиле, изредка продвигался вперед и скучал. Такое происходило каждый день: улица Миллионная от Садовой до Фонтанки в это время была забита всегда. Но если бы кто-то спросил его – почему он, зная о пробке, не выходит из офиса на час раньше, он даже не понял бы вопроса. Для него было очевидно, что по-другому он просто не может. Мысль о том, что он сядет в машину и, не попадая ни в какие пробки, быстро доберется домой, была для него непереносима.

Он понимал, что это ненормально, и пытался искать причину. Одна из версий (Федоров был склонен к мистификации реальности) заключалась в том, что в него вмонтирован инопланетный чип. Который и управляет им вместо сознания; он даже предполагал, что Центр, из которого посылаются команды, находится на другой планете а, возможно, что и в другой Галактике. После некоторых поисков и размышлений Федоров даже нашел подозрительное утолщение у себя на носу: одна ноздря казалась тверже другой. Видимо там и находилось загадочное устройство. Однако врач, к которому Федоров обратился за направлением, чтобы сделать рентген и обнаружить, наконец, ненавистный чип, сказал, что "это ничего" и что "это бывает". Что налицо просто легкая «асимметрия в строении носа», и большинство людей страдает тем же…

Немного подумав, Федоров решил не терять время даром. Он достал из кармана только что купленный карманный компьютер и начал писать.

"Какая-то женщина лет сорока, слегка сутулясь и ёжась, словно ей было холодно, несмотря на пуховик и теплую погоду, шла по мосту через Фонтанку. Все выглядело вполне обычно. Если бы не одна странная деталь: с одной стороны моста река была замерзшей, без каких-либо признаков оттепели и выглядела вполне по-зимнему. С другой же снега не было совсем. Там обнаруживалось полное, совершеннейшее лето! Чайки плескались в воде, на берегу зеленела травка, и даже люди были одеты по-летнему!

Женщину, однако, подобное нисколько не удивляло, она продолжая поеживаться – со стороны зимы, кажется, и вправду дул ветер. Она уже почти совсем перешла мост, и тут случилось неожиданное…"

Здесь Федоров услышал звук сигнала. Он оторвался от экрана компьютера и с некоторым удивлением оглянулся по сторонам: обычная «получасовая» пробка начала медленно продвигаться. Он проехал несколько метров вперед и, уже стараясь боковым зрением отслеживать возможное движение, продолжил:

"… Мост исчез. Исчезла и женщина в пуховике, еще недавно по нему шедшая, зябко пожимавшая плечами под пронизывающим ветром. Пропал и ветер. Казалось, не стало самого воздуха, который, перемещаясь, создавал ветер… Теперь попросту нечему было двигаться – пустота заполнила собой все пространство…" Здесь Федоров задумался. Ему показалось что он не совсем понимает, о чем писать дальше: ситуация становилась тупиковой. " Не было ничего. Зима и лето тоже пропали…" – вернулся было Федоров к тексту, но вдруг, мельком взглянув на дорогу, с удивлением обнаружил что движение начало рассасываться. Он с недоумением отложил компьютер, не понимая, куда делись машины – все произошло как-то удивительно быстро – и нажал на газ. Джип послушно рыкнул и рванул вперед. "Интересно, – подумал Федоров, – я ведь всего минуту на дорогу не смотрел, совсем мало написал, а вот на тебе…" От этих мыслей его отвлекла смело маневрирующая маленькая зеленая машинка с женщиной за рулем. Несмотря на полное отсутствие солнца, женщину украшали большие черные очки. Машинка отважно высовывалась то справа, то слева от джипа Федорова и было непросто следить за ее непредвиденными манипуляциями. "Обогнать, наверное, хочет, – решил Федоров, не совсем понимая цели такого маневра: прямо перед ним во всю ширину проезжей части тяжело двигался закопченный автобус с надписью "дети" на боку.

Рискованно прижавшись к бордюру, Федоров все-таки исхитрился пропустить «зеленую» вперед. Дама в очках немедленно закрыла окно – видимо, ей не понравилась оказавшаяся прямо перед носом и извергающая вулканическую сажу выхлопная труба автобуса. "Мда… – подумал Федоров. – Дизель, наверное". Автобус между тем встал окончательно. Дама нервически попыталась еще раз закрыть уже и без того закрытое окно. "Лучше б кондиционер отключила, он же всю сажу в салон всосет, так и задохнуться недолго" – подумал Федоров и взял в руку компьютер.

" «… – Стоп! Стоп! – Режиссер Аполлонов-Загривский приподнялся со своего стула. – Лерочка, вы немного переигрываете. На улице по сценарию минус пять, а я, глядя на вас, подумал бы, что все десять. Чуточку меньше ежьтесь. – Он обернулся к статистам, которые изображали гуляющих людей в летней части пейзажа.

– А вам, ребята, пожизнерадостнее надо. А то вы как-то вымученно улыбаетесь. – Те послушно заулыбались, для усиления жизнерадостности двигая бровями.

– Нет, нет … не верю… Вспомните хронику тридцатых годов – как там все было! – режиссер мечтательно воздел руки. – Парады, открытия спортивных мероприятий… Вы должны быть НЕПЕРЕНОСИМО, ТОТАЛЬНО счастливы! Ваши лица должна ИСКАЖАТЬ гримаса нечеловеческой радости! Это нужно обыграть, донести до зрителя… – он отвернулся.

– Так, Петрович, по декорациям сегодня ты?

– Да Викентий Григорьевич… – из-за кулис вышел мужик в спецовке.

– В общем, смотри, Петрович. С летней частью у тебя все неплохо; убедительно. Особенно когда на белых лебедей мешки черные падают, чтоб их в темноте "исчезнуть". А вот по зиме у меня ряд вопросов…"

"Что я пишу? – прошептал Федоров. – Какой Викентий Григориевич? Откуда это? – он еще раз ошарашено посмотрел в компьютер. Сзади забибикали. Он сдвинулся и снова остановился.

"Когда у вас зимняя речка исчезает, то очень уж снег сильно осыпается. Опять же лед пенопластовый скрипит далеко не "мон плезир". Здесь надо другое решение инструментально применить, подумай, в общем. Все должно выглядеть так, словно ничего этого, нас окружающего, действительно НЕТ! Ни вас – он повернулся в сторону статистов. Ни Вас – глянул на главную героиню. Даже тебя, Петрович, ты уж прости, как бы нет… – с какой-то трепетно непередаваемой печалью в голосе закончил он, едва взглянув на Петровича… Все некоторое время помолчали, соглашаясь с тем, что если так получилось, что ничего нет, то так тому и быть: нет и не было… "

Тут Федоров перепугался. Дело в том, что последнее было уже не написанным, а тем, что он ПОДУМАЛ. И это непреодолимо захотелось перенести на бумагу, записать. Если честно, то раньше у Федорова никогда не было такого потока сознания. Страницы обычно давались ему медленно, с трудом. «Я пишу обдуманно и взвешенно», – так он обычно определял свою писательскую манеру. Теперь же с ним происходило что-то странное.